Уже на рассвете девушке становится легче. Она забывается глубоким сном, крепко прижав к груди зеленую, душистую ветку. Опустившись на земляной пол возле постели, Кумар не сводит глаз с ее исхудалого, измученного лица, дороже которого, ему кажется, нет ничего на свете.
С этого дня Пьярия начинает поправляться. Медленно, день ото дня, возвращаются к ней силы. А листья на ветке нима, которая все время лежит рядом с ней, постепенно засыхают, свертываются, и однажды от сильного порыва ветра, ворвавшегося в комнату, они, зашуршав, осыпаются на одеяло.
— Кумар… Кумар… — ласково шепчут губы Пьярии.
Мама, я не пойду одна… Мама, я боюсь… А-а-а… А-а-а-а!
Отложив иглу, быстро мелькавшую в ее проворных руках, Джанаки подняла голову и посмотрела на свою дочурку. По щекам у малышки Нили катились крупные слезы. Одной рукой она размазывала слезы по лицу, а другою обхватила побеленный столбик навеса над крыльцом и, раскачиваясь из стороны в сторону, терлась о него своим чистеньким передником, уже изрядно перепачкавшись мелом. Мать сердито поднялась с места.
— Где же я найду тебе подруг? Сестренки у тебя нет, а все соседские дети старше тебя…
Взяв дочку на руки, мать расцеловала ее в пухлые щечки.
— Иди-ка взгляни, там уже, наверно, Раму пришел к тебе играть. Зови его с собой да побегайте по саду.
Выйдя из дому, Нили огляделась. Во дворе никого не было. Только маленькая лохматая собачонка Пуси отдыхала в тени ограды, положив морду на вытянутые передние лапы и сонно щурясь. При виде девочки она радостно завиляла хвостом, вскочила, потянулась и, подбежав к своей маленькой хозяйке, принялась обнюхивать ее. Забыв про все огорчения, Нили улыбнулась и своими маленькими пальчиками погладила мягкую, с золотистым отливом шерстку Пуси. В знак благодарности Пуси весело подпрыгнула и опустила свои грязные лапы на ослепительно белый, как морская пена, накрахмаленный передник.
Месяц кувар[42] близился к концу. Неподвижные, словно испуганные, стояли высокие стебли баджры. Крохотные цветочки конопли уже печально закрыли свои чашечки, а сочные листья чаквара уныло свернулись в трубочки. Солнце уже начинало клониться к закату. Легкий ветерок, уставший за день, пробежал в последний раз и затих, будто заснул в густой листве манговых деревьев. Все вокруг замерло, погрузилось в томительную дремоту, а видневшиеся здесь и там стебли кансы уныло склонили к земле свои маленькие головки.
То и дело останавливаясь, Нили срывала ярко-оранжевые цветы кансы и, перекусив стебелек, небрежно бросала их в сторону. А лохматая Пуси заглядывала в глаза своей маленькой хозяйке, как будто хотела сказать: «У тебя нет ни капли жалости, девочка! Зачем ты губишь эти ни в чем не повинные цветы?» И, не дождавшись ответа, снова стремглав мчалась вперед, точно заманивая свою хозяйку в тенистую глубь старого, заросшего сада.
