— А куда ее выпустить? Кругом-то ведь голая земля, — с трудом поднимаясь на ноги, устало проговорила Раджи. — Даже листьев манго не достать. У кого деревья, тот разве даст?.. Вчера Банки сломала было ветку в саду у Ганеша-бабу, так его сынок чуть руку не вывихнул у бедняжки…
— Сын Ганеша-бабу? — хрипло переспросил Басан. Он чувствовал страшную усталость, а голова, кажется, готова была расколоться от, невыносимой боли. — Ну ладно, я ему еще припомню! — лицо Басана потемнело от гнева.
— Время такое, что поделаешь, — вздохнула жена. — Сейчас и свои-то о родстве забывают, а они ведь нам совсем чужие!
Раджи говорила ровно и негромко, но Басану почему-то слышалась в ее голосе скрытая насмешка. Он почувствовал, как со дна его души поднимается глухая, беспричинная ярость и темной пеленой застилает ему глаза. Вдруг маленький воробушек, звонко чирикая, опустился возле двери и бойко запрыгал по двору. Тот самый воробушек! Крыло его, как видно, зажило, и теперь он весело перепархивал, гоняясь за большой зеленоватой мухой. У Басана сразу отлегло от сердца, и он впервые за весь день улыбнулся.
Подняв с пола тонкую сухую веточку манго, он переломил ее и, сунув в рот кусочек, стал медленно жевать.
— В полдень зубы чистить! Что ты, бапу[39]? — рассмеялась Банки, отвязывая козу. А Раджи, заметив сердитое движение мужа, испуганно проговорила:
— Ты что, так целый день голодный и ходишь? Ни крошки, видно, во рту не было? И мне ничего не сказал. А я-то, глупая, все до капли выпила… За такой грех мне и в аду места не найдется!
— Да что ты!.. Я просто посмотрел, что это за ветки, сухие или сочные… А меня еще утром угостили у старосты.
— Не обманываешь?
— Разве я когда-нибудь обманывал тебя?
Басан старался казаться спокойным. А у самого голова так и разламывалась, и нестерпимая горечь сводила рот. Наверно, от той единственной щепотки жевательного табака, которой угостили его сегодня утром. Придерживаясь рукой о стену, он медленно пересек комнату, толкнул дверь и, пригнувшись, молча вышел во двор.
Мельком взглянув на колышущийся в знойном полуденном мареве горизонт, он, пошатываясь, двинулся дальше — к навесу, пристроенному позади хижины. Тяжело дыша, лежал под навесом его старый вол. Сколько раз за эти долгие годы выходил с ним в поле Басан! Он любил это могучее, послушное животное, как любят верного друга, и каждую весну заново окрашивал ярко-голубой краской его большие загнутые рога. Каким выносливым и неутомимым был когда-то его друг, а теперь от него остались одни только торчащие ребра, обтянутые толстой дряблой кожей, а шея так исхудала, что едва могла держать тяжелую костлявую голову. Сейчас вол неподвижно лежал в тени навеса, вытянув шею и закрыв глаза. И, даже услыхав знакомые шаги хозяина, он не шевельнулся. Лишь изредка он протяжно вздыхал, и тогда из его широких сухих ноздрей со свистом вырывалось натужное дыхание.
