— Ты думаешь, Павлуха, это они тебе фонари под глазами наставили и башку пробили? Не-ет, брат, ошибаешься! Это они фонари наставили и башку пробили советской власти. А кто, спрашивается, есть советская власть у нас в поселке в настоящий текущий момент? Соображаешь? Я и есть советская власть, твой отец, который борется, не покладая рук, со всякой контрой. И всякая контра должна знать, что даже косой взгляд в сторону советской власти не останется безнаказанным. Иначе, брат, нельзя, иначе сожрут и выплюнут. Да и при старом режиме попробовал бы ты набить морду сыну исправника… А? Сразу же угодил бы в кутузку. А то и дальше. — Помолчал, о чем-то думая, закончил жестко, как отрубил: — Власть должна себя блюсти: на то она и власть. Советская власть — наособицу. Потому что это власть простого рабочего народа, а нас, рабочих, за людей никогда не считали, и каждый помыкал нами, как хотел. Потому те, кто раньше были наверху, нынче злятся и всячески вредят нашей рабочей власти. Так-то вот, Павлуха.
Тогда Пашка не поверил отцу: мудреными показались ему его рассуждения, этак теперь Пашке и подраться ни с кем нельзя будет. Но вскоре после того ночного разговора неизвестные напали на Пашкину мать, возвращавшуюся домой с собрания поселковых женщин-активисток, избили ее, и мать, пролежав в горячке несколько дней, померла.
Пашка любил свою мать, тихую, ласковую, безответную, во всем следующую за своим мужем, Пашкиным отцом. У нее он находил утешение своим детским горестям и обидам, робкую, ненавязчивую ласку. С ее смертью кончилась для Пашки прежняя беззаботная жизнь. А когда они с отцом возвращались с похорон домой и шли по пустынным поселковым улицам под сумрачными взглядами из-за занавесок, в Пашкиной голове что-то повернулось, и он не то чтобы понял, а почувствовал, что отец прав, что все люди, которые их окружают, есть враги советской власти, следовательно, и враги самого Пашки. Поэтому он не должен им прощать ничего, даже косого взгляда.
Теперь Пашка ходил по родному поселку с таким видом, словно весь этот поселок с его избами, банями, скотом и людьми принадлежал ему, Пашке Кривоносову, и его отцу. Ну, еще, может быть, пяти-шести человекам, что заседают в совете и работают в отцовой чеке. Пашке было сладко замечать, как даже взрослые озираются на него и уступают ему дорогу. Именно с тех пор в Пашке появилась уверенность в себе и сознание, что что бы он ни делал, он все и всегда делает правильно, потому что он часть этой самой советской власти, которую мало кто любит, зато все должны бояться.
