— Ты же знаешь, что я ненавижу мебель… Садись, пожалуйста. Вон туда, если хочешь…
Она смотрела на него с упреком. Но в следующий миг Луиза быстрыми жестами раскидала на лежанке подушки.
Опустив портфель на пол, Петр сел на топчан, поправил задравшиеся брюки, свесил руки между колен и молчал.
— Что тебе дать? После работы наверное полагается стакан чего-нибудь крепкого? — усмехнулась Луиза. — Виски у меня нет, к сожалению.
— Что ты! Ничего не нужно.
— Хочешь красного вина? Бургундское осталось с гулянки.
— Ужасно хочу…
Он от души улыбался. Стараясь держаться с той же непринужденностью, что и она, Петр вдруг не мог пересилить в себе наплыва благодушия. Всё вдруг вызвало беспричинный восторг — царивший в комнате бедлам, будничные дворовые шумы, доносившиеся из окна, насмешливый тон Луизы и даже то, что она обращалась к нему на «ты», — он всё еще не привык к этому до конца. Но тем острее вдруг стало чувство, что цель его визита, которую он вынашивал в себе дорогой, которую он оттачивал в мыслях как что-то притупившееся, была совершенно недостижима.
Луиза принесла бутылку «Нюи-сен-Жоржа» и хрустальный бокал с высокой ножкой. Поставив бутылку и бокал на высвобожденную из-под посуды шляпную коробку, она принесла и поднос с вымытыми фруктами, с неожиданной ловкостью откупорила бутылку, опустилась коленями на подушку, с унылым видом оторвала от грозди виноградину и произнесла:
— Пэ, у тебя такой вид, что мне становится страшно.
— Луиза, мы с тобой взрослые люди… Иначе не скажешь. — Петр грустно кивнул сам себе. — Я к тебе ужасно привязан. Больше, чем привязан.
— Ну вот… Опять всё ужасно да ужасно! — оборвала она и, уронив взгляд в пол, принялась машинально поглощать черный виноград.
— Давай рассудим спокойно. То, что произошло между нами, это… Это действительно ужасно. Другого слова не подберешь. Я ведь не мерзавец. Но всё поправимо.
— А что произошло, Пэ?
— Пожалуйста, Луиза. — Петр даже побледнел.
— А может быть, ты предпочитаешь, чтобы я продолжала называть тебя дядей?
— Пожалуйста, не произноси больше этого слова. Это глупо. Да и обидно.
— Кем же я должна тебя называть? Старшим наставником? Вот что, Пэ… Ты хочешь, чтобы мы поставили точку? Чтобы я к тебе вообще не приезжала?
— Нет, Луизенок… что ты! — опешил он. — Я не это хотел сказать.
— Тогда не понимаю… Не понимаю, что ты от меня хочешь. Или ты считаешь, что с моей стороны всё это ошибка… молодости? Что ты меня, может быть, совратил? Тогда заблуждаешься! Глубоко заблуждаешься…
