— Давай-ка лучше поговорим о тебе. Кем был твой отец?
— Он добывал песок со дна Арно и тоже утонул. На самом деле утонул.
— Так… — сказал комиссар. — Все ясно!
Что ему ясно? Метелло говорил правду, ничего не утаивая.
— Ты еще молод, у тебя вся жизнь впереди. Ты знаешь, куда ведет дорога, по которой шли твой отец, Учитель и им подобные? На дно Арно или в тюрьму, а потом на каторгу в Портолонгоне. Смотри мне в глаза! — приказал он. — Теперь ты понял?
Это был очень смуглый человек с черными волнистыми волосами, разделенными посередине пробором. Он говорил отеческим тоном, но так явно пытался запугать Метелло, что тот это понял и не испытывал ни малейшего страха. Он только старался избегать пронзительного взгляда черных глаз комиссара, который смущал его. Над головой чиновника висели два портрета. К тому времени Метелло уже научился узнавать их — портрет покойного короля Виктора-Эммануила и портрет короля Умберто, у которого волосы не вились и не было острой бородки, как у Виктора-Эммануила, но зато усы были длиннее. В Сан-Никколо об этих королях говорили: «Хрен редьки не слаще». Между двумя портретами на темной стене, покрытой пятнами сырости, сохранились очертания креста, как будто там еще недавно висело распятие; а может быть, этот крест был просто нарисован желтой краской, которая уже успела выгореть.
Проследив за взглядом Метелло, полицейский комиссар указал на стену позади себя и спросил:
— Ты его чтишь?
Метелло утвердительно кивнул головой.
— А готов ты отдать свою жизнь за него?
Такие же вопросы задавал ему священник в Ринчине, заставляя целовать изображения святых. И он вновь ответил утвердительно.
— В самом деле готов?
Они с Олиндо всегда смеялись над этими вопросами, потому что, как только священник поворачивался к ним спиной, папа Эудженио говорил: «Эти дармоеды напялят сутану и живут весь свой век припеваючи! Вот кому везет!» Но мама Изолина требовала, чтобы ребята отвечали: «Все в руках божиих!» Метелло подавил улыбку, вызванную воспоминаниями, и ответил:
— Все в руках божиих!
— Не миновать тебе каторги, — сказал в заключение комиссар, вызвал дежурного и велел отвести Метелло в камеру предварительного заключения.
Это была квадратная комната с высоким потолком и решетчатым окном, выходившим на дворик; помещалась она в первом этаже. В камеру с утра до вечера доносился девичий голос, напевавший:
Сердце красавицы
Склонно к измене
И перемене…
Девушка жила над конюшней, во втором этаже дома напротив. Ее окна не было видно. А из конюшни проникал острый запах лошадиной мочи и навоза. Стояла осень, камера была большая, и все же порой в ней нечем было дышать. Теперь Метелло на собственном опыте узнал, что такое «карбонайя». Ей было далеко до тюрьмы Мурате, но Метелло и этого показалось достаточно. Он провел здесь сорок восемь часов. Сначала он очутился в обществе двух карманников и сутенера, ранившего свою любовницу. Ее клятвам и уверениям в том, что она сама упала и ушиблась, никто не поверил, и сутенера все-таки арестовали. Карманники научили Метелло курить сигары, объяснили, как обращаться с женщинами, как вытаскивать часы из жилетного кармана. Но этому уже нужно было обучаться особо.
