На кладбище собралось много народу. Синагогальный шамес (служка) Дувид Бенцман суетился, то и дело подбегал к Розенблюму, а тот резким голосом отдавал распоряжения.
Лопаты с трудом вонзались в каменистую землю, и могилу не успели выкопать до нашего прихода.
Я стоял около мамы и заплаканной сестры, смотрел, как срывались с лопат жёсткие комья земли. Мне хотелось убежать отсюда, от этой ямы, от этих чужих людей, от рыжего Соломона Розенблюма. Было жутко среди могил, железных решёток оград, торжественных надгробных надписей, высеченных на камнях.
Тёплая рука мамы сжимала мою руку.
«Мама! -хотелось крикнуть мне. - Я боюсь этих людей с лопатами. Уйдём, милая мама!… Я знаю дыру в кладбищенской стене. Мы можем убежать…»
- Реб Дувид, - сказал Соломон Розенблюм, - приготовьте мальчика к кадышу. Дайте ему в руки молитвенник.
Меня оторвали от матери и дали старый, затрёпанный молитвенник. Реб Дувид раскрыл его на странице, которую я обычно пропускал: там была поминальная молитва об умерших - кадыш. Реб Дувид нагнулся надо мной, и его чёрная борода касалась моих щёк.
- Прочти сначала про себя, Сендер, - почти ласково сказал мне шамес.
- Реб Дувид, надо было мальчика подготовить раньше, а не в последний момент! - громыхал Соломон Розенблюм.
- Когда раньше, господин Розенблюм? Когда раньше? - всплеснула руками маленькая тётя Эсфирь. - Побойтесь бога, господин Розенблюм!
Тело отца в белом саване оказалось совсем рядом. Мать вскрикнула, и тётя Эсфирь бросилась к ней. Кто-то громко заплакал. Всё смешалось в моих глазах, я чуть не упал. Опять замелькали в воздухе лопаты. Мама закрыла лицо рукой.
Соломон Розенблюм что-то сердито говорил мне, но я ничего не понимал. Ни одно слово не доходило до меня.
- Читан же, читай!-ткнул пальцем в молитвенник реб Дувид. - Читай кадыш!
- Реб Дувид, - загремел Соломон Розенблюм, - будет этот мальчишка читать кадыш или он хочет, чтобы это сделал я за него?
- Сашенька… - нагнулась ко мне тётя Эсфирь, - Сашенька, читай вот эту страницу. Так нужно.
И я начал читать.
Я стоял над свежезасыпанной могилой, тупо смотрел в молитвенник и читал заупокойную молитву, путаясь и запинаясь на трудных и непонятных мне словах:
- «…Да возвеличится и да святится великое имя…» Над свежей могилой отца я славил имя всемогущего бога.
- Ну, кадыш был слабоват! - сказал господин Розенблюм. - Ничего, привыкнет ещё…
Так, в преддверии девятого года жизни, кончилось моё детство.
