Он позвонил вниз.
— Ключ-то? — переспросил Савельич — Чи-час. — Было слышно, как он перебирает ключи — А, вспомнил, совсем было запамятовал. Ключ они не отдавали. Верно, позабыли.
— Кто?
— Да Лазарь Всеволодович.
В бешенстве, проклиная себя за беспечность, Андрей Михайлович почти скатился по лестнице, ухватил за рукав Савельича, потянул за собой.
— Скорее… на Черную речку. Может… еще успеем…
Задыхаясь, хватая воздух пересохшим ртом, он побежал напрямик, по снегу. Ноги по колено проваливались в острый стеклянный песок, ботинки сразу намокли, рубаха прилипла к спине. Там, на Черной речке, был второй, параллельный пульт. Но он почему-то не вспомнил о нем. Он представил себе, как в самый последний момент выбьет пистолет из преступной руки Барона. Или, если не успеет… да, да, заслонит Поэта собой!
Савельич едва поспевал за ним, причитая.
— Господи, чего это будеть? Чего только бу-деть?
* * *
На Черной речке было угрюмо.
Сквозь тучи просвечивал багряный закат. Данзас отмерил десять шагов, разделяющих двоих с пистолетами, бросил на снег шинели. Поодаль нетерпеливо переступали с ноги на ногу замерзшие, заиндевелые лошади. Дантес высокомерно кутался в шинель. Пушкин был задумчив, но не угрюмо, а как-то просветленно.
Дантес был весь сам в себе. За Пушкиным стоял светлый, красновато поблескивающий на морозе стеклянный куб.
Данзас поднял шляпу.
С окоченевшей ветки сорвалась ворона, с громким карканьем ринулась прочь.
Дантес уронил шинель, шагнул к черте, вскинул пистолет. Пушкин чем-то напоминал в этот миг опекушинскую скульптуру: такой же сосредоточенный, озаренный, отрешенный от земных забот. Но странно — совсем как живой. Наконец он встрепенулся и начал подымать правую руку.
Черные тени замерли на красном снегу.
Дантес целился — долго, хладнокровно, педантично.
Почти теряя сознание, подбежал Андрей Михайлович. Савельич немного поотстал. Но они не успели.
Грянул выстрел — Пушкин упал в снег.
— Убит, — сказал Данзас.
Андрей Михайлович рванул сдавивший горле воротник «Убит!? Почему убит? Он должен сказать: ранен! Неужели баллистическая ошибка? Но боже, какая теперь разница!»
За пультом сидел Лазарь. Он был похож на перегоревшего робота. Мокрые медные проволочки прилипли ко лбу.
— Что я наделал! — хрипло проскрежетал он. И вдруг раздался хохот. Андрей Михайлович обернулся. Двадцатичетырехэтажный куб института медленно оседал, падал, рушился, трещал. Савельич, сняв шапку, торопливо крестился. Когда первое смятение прошло, когда все улеглось и пыль на месте недавно сверкавшего на солнце института, и сумятица мыслей в голове, Андрей Михайлович подошел к лежавшему на снегу Поэту.
