— Некоторые девочки это все терпеть не могли, — сказала она, натягивая платье на свою наготу. — Танцы, вообще сам клуб. Но как по мне, не так уж там было и плохо.
Она оглядела платье в зеркале, ухватила себя за грудь.
— Люди такими ханжами бывают, — сказала она.
Похотливо оскалилась, посмеялась над собой, убрала руки с груди. И рассказала мне, как Расселл трахал ее иногда нежно, а иногда — не очень, и что хорошо могло быть и так, и так.
— И ничего дурного в этом нет, — сказала она. — Знаешь, все самые стыдливые, все, кто ведет себя так, будто это чистое зло, — вот они-то и есть настоящие извращенцы. Были такие мужики, которые приходили на нас попялиться. Они нас ненавидели за то, что туда пришли. Как будто мы их обманом туда заманили.
О семье и родном городе Сюзанна почти не рассказывала, а я не спрашивала. На запястье у нее глянцево вздувался шрам, который она с трагической гордостью обводила пальцем, а как-то раз проговорилась, сказала что-то о сырой улочке на окраине Ред-Блаффа. И тут же осеклась. “Эта пизда”, — безмятежно отзывалась она о матери. Из меня так и рвалась пьянящая солидарность, а она говорила устало и беспристрастно. Я считала, что мы-то с ней обе понимаем, что такое одиночество, хотя теперь мне это кажется такой чушью. Думать, что мы с ней похожи, когда я росла с прислугой и родителями, а она рассказывала, как одно время жила в машине, они раскладывали сиденья и спали, она — на пассажирском, мать — на водительском. А я ела, когда проголодаюсь. Но у нас с Сюзанной было кое-что общее, другой голод. Иногда мне до того хотелось, чтобы до меня дотронулись, что это желание выскребало меня изнутри. И то же самое я видела в Сюзанне, которая, едва завидев Расселла, подскакивала, как почуявший пищу зверь.
Сюзанна уехала вместе с Расселлом в Сан-Рафел — посмотреть грузовик. Я осталась на ранчо, тут было много работы — и я кинулась ее выполнять с рвением, замешанным на страхе. Мне не хотелось, чтобы у них появился повод меня прогнать. Я кормила лам, полола огород, скребла и мыла с хлоркой полы на кухне. Работа была еще одним способом показать свою любовь, предложить им себя самое.
На то, чтобы наполнить ламам поилку, уходило много времени, напор воды был в лучшем случае вяленьким, но было так приятно выйти во двор, на солнце. Вокруг меня вились комары, выискивая оголенные участки тела, и я поминутно передергивала плечами, чтобы их отогнать. Ламам комары не мешали, и они неподвижно стояли в загоне — знойно, будто кинодивы, посматривая на нас из-под полуприкрытых век.
