— У меня есть наркота, — сказал он. — Хочешь?
Тедди привел меня к себе в комнату, с надеждой смотрел, как я разглядываю его мальчишеские трофеи. Он явно выставил их напоказ, хотя там был один хлам: капитанские часы с замершими стрелками, сто лет как позаброшенный “Домашний муравейник”, кривой и заплесневелый. Хрупкий треугольничек — часть наконечника стрелы, банка с монетками, грязными и позеленевшими, как затонувшее сокровище. Раньше я бы начала шутить с Тедди. Спросила бы у него, где он раздобыл обломок наконечника, или рассказала бы, как однажды нашла целый, обсидиановое острие было таким острым, что можно порезаться. Но я чувствовала, что нужно оставаться высокомерной недотрогой, вести себя, как Сюзанна тогда в парке. Я уже начинала понимать, что чужое восхищение кое-чего от тебя требует. Что себя нужно лепить под него. Травка, которую Тедди вытащил из-под матраса, оказалась коричневым крошевом, такое и не покуришь, но он протянул мне пакетик с мрачным достоинством.
Я рассмеялась:
— Это грязь, что ли? Нет уж, спасибо.
Его это задело, он затолкал пакетик поглубже в карман. Я поняла, что это был его козырь и, как он думал, беспроигрышный. Долго ли он продержал его там, под матрасом, в ожидании удобного случая? Внезапно мне стало жаль Тедди — в полосатой рубашке, с обмякшим от грязи воротничком. Еще можно уйти, сказала я себе. Поставить опустевший стакан, небрежно поблагодарить, вернуться домой. Деньги можно раздобыть и другими способами. Но я не ушла. Он уселся на кровать и глядел на меня — растерянно, пристально, словно отвернись он, и чары рассеются и я исчезну.
— Хочешь, я достану нормальной травы? — спросила я. — Качество отличное. Я знаю тут одного мужика.
Он был так благодарен, что мне стало стыдно.
— Правда?
— Ну да.
Я поправила лямку купальника, он это заметил.
— У тебя деньги есть? — спросила я.
Он вытащил из кармана три мокрых, скомканных доллара и не раздумывая протянул их мне. Я деловито их припрятала. Стоило мне завладеть даже такой небольшой суммой, и во мне запылало навязчивое желание, стремление выяснить, сколько я стою. Меня будоражило это уравнение. Можно быть красивой, можно быть желанной и поэтому — можно иметь цену. Торговля, и ничего лишнего, мне это нравилось. А может, я уже начала подмечать это, общаясь с мужчинами, — какой-то оттенок неловкости, боязнь, что их надуют. Здесь, по крайней мере, и мне хоть что-то перепадет.
— А родители? — спросила я. — Они денег нигде не оставили?
