Когда я проснулась, в окна бились волны тумана, спальня была залита снежным светом. Несколько секунд ушло на то, чтобы вновь сжиться с привычным, тоскливым фактом: я дома у Дэна. Это его бюро стоит в углу, его прикроватная тумбочка со стеклянным верхом. Это его обшитое атласом одеяло я натянула поверх слоя собственной плоти. Я вспомнила о Саше с Джулианом, о тонкой стене между нами. О прошлой ночи даже не хотелось думать. Как мяукала Саша. Навязчивое, сбивчивое бормотанье “Еби меня, еби меняебименяебименя” повторилось столько раз, что утратило всякий смысл.
Я уставилась в монотонность потолка. У них, как и у всех подростков, просто ветер в голове, других объяснений случившемуся искать не нужно. Но все равно. Вежливее всего, наверное, будет не выходить из комнаты, пока они не уедут в Гумбольдт. Пусть спокойно свалят, без церемонных утренних расшаркиваний.
Услышав, что машина выехала из гаража, я вылезла из постели. Я снова могла хозяйничать в доме, но к облегчению примешивалась какая-то грусть. Саша и Джулиан устремились к новым приключениям. Влились обратно в суету большого мира. Я растаю в их памяти — женщина средних лет в позабытом доме — так, засечка в уме, которая будет все уменьшаться и уменьшаться, уступая место реальной жизни. Я и не знала раньше, какая я одинокая. Или дело в чем-то менее едком, чем одиночество, — в том, может быть, что я осталась без присмотра. Перестань я существовать, кого это опечалит? Помню, Расселл любил такие дурацкие выражения — перестаньте существовать, твердил он нам, отрекитесь от своей личности. А мы все знай кивали, как золотистые ретриверы, и, обнаглев от самой реальности нашего существования, кидались рушить то, что казалось нам незыблемым.
Я включила чайник. Распахнула окно, чтобы впустить хлесткий, холодный сквозняк. Собрала как-то уж очень много пустых пивных бутылок — они что, пили, пока я спала?
Я вынесла мусор — тяжелый узел из целлофана и моих собственных отходов — и замерла, уставившись на серые островки хрустальной травы на обочине. На пляж вдали. Туман истлевал, были видны вползавшие на берег волны и скалы над водой — сухие и будто проржавевшие. Несколько человек прогуливалось по пляжу, спортивные костюмы бросались в глаза. Почти все с собаками — только на этом участке пляжа их разрешено было спускать с поводка. Ротвейлера я тут уже пару раз видела, шерсть чернее черного, бежит тяжело, вздыбливая песок. Недавно в Сан-Франциско питбуль убил женщину. Странно это или нет, что люди любят тех, кто для них опасен? Или, наоборот, тут нет ничего непонятного, — может быть, они как раз и любят животных за эту их выдержку, за то, что они дарят людям хоть временный, но покой. Я юркнула обратно в дом. Я не могу жить у Дэна вечно. Скоро кому-нибудь снова понадобится сиделка. До чего же все это знакомо — когда опускаешь чье-нибудь тело в теплую, неподатливую воду лечебной ванны. Когда ждешь в приемных, читая статьи о влиянии сои на лечение опухолей. С серьезным видом выкладываешь радугу на тарелке. Обычный самообман, трагичный в своей скудости. Неужели кто-то и вправду во все это верит? Словно этими усилиями можно, будто яркой вспышкой, отвлечь смерть, и она не придет за тобой, а так и будет, словно бык, бегать за красной тряпкой.
