Но — самое странное, — может, мне даже понравилось.
Я плыла сквозь толпу в немом оцепенении. Воздух прижимался к коже, под мышками было скользко от пота. Вот все и случилось, твердила я себе. Мне казалось, что это все видят. Видят отчетливую ауру секса. Я больше не волновалась, не бродила как неприкаянная, сжимаясь от нервного томления, от знания, что есть закрытая комната, куда меня не пускают, — теперь эта тревога унялась, я шла как во сне и глядела на окружающих с улыбкой, которая ни о чем не просила.
Увидев Гая, который поигрывал пачкой сигарет, я не раздумывая остановилась:
— Угостишь?
Он рассмеялся:
— Девочка хочет сигаретку, девочка ее получит.
Он вставил ее мне в рот, и я надеялась, что кто-нибудь это видел.
Сюзанну я наконец нашла в кругу у костра. Заметив меня, она улыбнулась — криво, сухо. Уверена, она распознала внутренний сдвиг, который замечаешь иногда в приобщившихся к сексу девочках. Какая-то гордость, наверное. Важность. Мне хотелось, чтобы она узнала. Видно было, что Сюзанну пошатывает. Не от алкоголя, от чего-то другого. Ее зрачки словно сжирали радужку, румянец охватывал шею триповым викторианским воротничком.
Быть может, в глубине души Сюзанна и была разочарована, когда игра удалась, когда она увидела, что я все-таки ушла с Расселлом. А может, ничего другого она и не ожидала. Машина все тлела, шум праздника взрезал темноту. Ночь вертелась во мне колесом.
— Когда машина догорит? — спросила я.
Лица ее я не видела, но я ее чувствовала, воздух между нами был мягче.
— Господи, не знаю я, — ответила она. — Утром?
В дрожащем свете пламени мои руки выглядели чешуйчатыми, будто у рептилии, и мне нравилось, до чего искаженным казалось мое тело. С жужжанием завелся мотоцикл, кто-то лихо заухал: в костер швырнули пружинный матрас, пламя взметнулось, потемнело.
— Хочешь, можешь у меня переночевать, — сказала Сюзанна. По ее голосу ничего нельзя было понять. — Мне все равно. Но если хочешь быть с нами, нужно именно что быть с нами. Поняла?
Сюзанна просила у меня чего-то еще. Как в сказках, когда гоблины могут войти в дом, только если их пригласят. Ей нужно было переступить порог, и Сюзанна очень тщательно подбирала слова — она хотела, чтобы я сама все сказала. И я кивнула и ответила, что поняла, хотя, конечно, не поняла. Не совсем. Мое платье не было моим, и я не заглядывала в будущее дальше искрившего надо мной чувства, впечатления, будто еще чуть-чуть — и в мою жизнь придет новое, постоянное счастье. Я думала о Конни с безмятежной снисходительностью — правда, она ведь милая девочка. Я даже мать с отцом великодушно записала в страдальцев, жертв трагического, непонятного недуга. Лучи мотоциклетных фар выбелили ветви деревьев, осветили фундамент дома, черного пса, сгорбившегося над невидимой добычей. Кто-то снова и снова наигрывал одну и ту же песенку.
