— Бери, Ситадеви дала.
Белли растерла табак между ладонями и положила в рот.
— Мне страшно, Чинни. Может быть, сегодня Пилла сможет поговорить с духами, тогда узнаем, что же такое делается… Никогда не было, чтобы крысы целым войском к нам лезли. Чауда с женой раз! — и нет их! Прямо сразу! А теперь папу с мамой демон топчет… Надо же узнать, в чем дело…
— Помолчи ты, дурочка, — пробормотала Чинни.
Часам к двум разъяренное солнце повисло высоко в небе и жгло, как гневный третий глаз Шивы, лишая последних сил полумертвых от голода брахминов. Призрачные кони колесницы солнца, играя, переступали перед их глазами в подрагивающем мареве улицы — брахмины дожидались Пранешачарию. Жестокий страх и жестокий голод раздирали их внутренности. Брахминские души, истаявшие ужасом, как летучие мыши, витали вокруг Пранешачарии, молившего бога о вразумлении. Последняя малая надежда — вдруг все-таки не придется и эту ночь провести в бдении, вблизи мертвого тела Наранаппы.
Ситадеви обнаружила дохлую крысу в горшке с рисом в собственной кладовке. Зажав нос, она ухватила крысу за хвост, швырнула ее с крыльца, и в тот же миг с высоты скользнул вниз огромный гриф и плавно взмыл на крышу.
— Айоо! — взвизгнула Ситадеви и залилась слезами: гриф на крыше был вестником смерти.
Гаруда услышал вопль жены, бросил взгляд на дом и все сразу понял.
— Сын мой! Мой сын! Сынок, что с тобой случилось? — причитала Ситадеви.
Гаруда сразу сообразил, за что кара-за то, что воспротивился он в душе предложению Дасачарии отдать золото богу Марути. Он схватился в страхе за руку жены, вошел в молельню, возложил приношение на домашний алтарь и простерся перед ним.
— Плохо поступил я, — обратился Гаруда к богу. — Пусть твоим будет это золото, пусть оно отойдет тебе. Прости меня, прости. Кыш! — замахал он на грифа.
Гриф успел подобрать дохлую крысу, вышвырнутую Ситадеви, и расклевывал добычу на крыше. Стервятник выглядел невозмутимым и уверенным, как нахальный родственник.
Гаруда поднял голову и всмотрелся в слепящую раскаленную синеву: грифы, грифы, грифы кружились, парили, скользили в небе, описывая все сужающиеся, устремленные к земле круги.
— Ты посмотри! — ахнул Гаруда.
Ситадеви выскочила на крыльцо.
Затенив глаза ладонью, она запрокинула голову и судорожно вздохнула.
Гриф на крыше выгнул шею, будто в танце, взмахнул крыльями и шумно слетел на землю, прямо перед крыльцом, за другой крысой, которая как раз шмыгнула из кладовки. С крысой в когтях он снова уселся на крыше.
