— То есть?
— Я сначала всех родственников просмотрел — все чисто, ничего интересного. Но ведь я знаю, ты не станешь ни с того ни с сего через пятнадцать лет отшельничества и затворничества выходить из подполья, чтобы подкинуть старому другу скучную работенку.
— И?
— И отрыл кое-что.
— Пристрелю сейчас, не тяни.
— Коль, а ты мало изменился. Тут болтали, будто ты в Соловецкий монастырь хотел…
Николай взревел, Пахомов прыснул и продолжил:
— Ну все, все. Вижу, что врали. Так вот, одна бумаженция в деле есть. Друг их семьи… Или как правильно? Ну, не важно. Так вот, пришел в отделение мужик и накатал бумагу о том, что Игорю — бате этой Лии — звонили пару раз и угрожали. Что он сам, мол, ему рассказывал.
— И что?
— Да дела-то, собственно, никакого не было. Так, взяли на заметку. А бумагу он накатал поздно, через полгода считай. Кому хочется старье ворошить? В те времена рук не хватало…
— Как и всегда, — заметил Воронцов с издевкой.
— Не мне тебе объяснять, — отмахнулся Пахомов. — Здесь у нее недавно бабка погибла…
— Это не нужно. Это я знаю.
— …а интересуется ее гибелью военная прокуратура.
— С чего вдруг?
— Погибла в одной машине не с тем, с кем нужно.
— Вот его я, пожалуй, запишу. Как звать?
— Синицын Павел Антонович. Дальше, значит. Приехали они все в Москву из Ашхабада. И вот тут уже интересно. Потому что вторая ее бабка в Москва-реке утонула. Не везет ей что-то с родственниками.
— Сама утонула?
— Никто не видел.
— А кем работала раньше?
Геннадий Николаевич замялся.
— Ну не тяни ты! — взмолился Николай.
— Знаешь, Туркмения у нас теперь как бы суверенное государство. В архивах не полазишь, чай, не дома.
— То есть — никак?
— Ну почему же? Ты Пашку Чубатого помнишь?
— Помню.
— Вот с ним и свяжись. СНГ — это теперь его вотчина.
— А ты не можешь?
— Коль, чего-то вдруг тебя плохо слышно стало. Внук тут у меня горланит, я на вахту заступил. Так что уж сам дальше справляйся. Пиши адресок Пашкин…
— Мне бы телефон!
— Не-е, отключили за неуплату. Раньше чем через месяц… Ты пишешь?
— Пишу.
Поговорив с Воронцовым, Геннадий Николаевич бросился набирать другой номер:
— Паша, не спишь?
— Спятил?
— Тут, Паш, знаешь, кто объявился?
— Моника Левински к тебе в окно влетела и в овальный кабинет на аркане тащит, — заржал Павел.
— Не, Паш. Воронцов. Коля.
Оба помолчали, словно помянули покойника.
— Сам?
— Сам.
— Я всегда говорил: потянет его назад, не сможет он, — с чувством сказал Павел и то ли по столу ударил там у себя, то ли еще куда, только раздались звон и дребезжание.
