Вы на первое время сохраните воспоминания об этом мире, но постепенно они изгладятся.
— Разве не существует практик, методик, химии, чтобы взять и забыть?
— Зачем? Сведения несекретные. Владей. К тому же это необходимо для самоидентификации. Иначе не будет ментальной преемственности между тем, кто вы есть, и тем, кем вы будете буквально через тридцать минут. Нить, что парки прядут, нельзя разрывать. Ну так что, по рукам?
— Дайте подумаю. Пока я подумывал, он распахнул дверь и взялся за спинку кресла. Дело в том, что я мыслю объемно, крупно, кусками. Боюсь, что квант моего мышления превышает обычный раз в пятьдесят.
— Ничего, — сказал служащий, выкатывая кресло со мной в коридор.
— Чем крупнее квант, тем быстрее управимся. Знаете — я от вас в восхищении, хотите вы того или нет. Не всякий вот так решится взять и убить мир. Я до сих пор никого не убивал. Случалось заносить кулак, но исключительно для самозащиты.
— А что будет с моим двойником? Мы с ним не передеремся? — забеспокоился я. — Хватит ли счастья на нас двоих?
— Вашему двойнику, а вернее свету его сущности, придется отправиться прямиком сюда. Тем же путем — разъятием на элементы и взаимообменом квантами с вами. Займет ваше место двойник.
— Не очень успешное, правда? — некстати развеселился я.
— При любом госустройстве есть обиженные и опущенные. Кому-то надо и ваше место занять, — сказал служащий. Стараясь сдерживать внешние проявления чувств, но внутренне дрожа и вибрируя, я примечал: коридор с голыми стенами, рядом дверей, лампами под потолком. Решительно никакой дополнительной информации из этого я не извлек. Служащий вкатил меня в лифт, двери его сомкнулись. Сейчас взлетим.
— Пихай, поехали, — сказал я, памятуя летчика-космонавта Гагарина. Однако лифт даже не шелохнулся. Я оглянулся: никого за моей спиной не было. Не было панели с кнопками внутри лифта, да и вообще лишь в силу инерции мышления можно было принять эту камеру или капсулу, а лучше сказать яйцо — за лифт. Я вскочил. Ноги не слушались. Я сел. А через мгновение вспыхнул свет. Я зажмурился, но скорее от неожиданности, чем от яркости. Ибо — что бы я о себе ни мнил — свет был тускловат. В вихре этого света был ряд подвижных картинок: и кельнер, и служащий, череда причин и следствий из них, и это мое приключение, и приквел к нему, каким являлось все мое почти сорокалетнее прошлое. А когда стало можно, и я открыл глаза, то первое, что в них бросилось — это ряд нечетких фигур, частично перекрывавших друг друга. Все это немного напоминало расслоение зрелища, как это бывает после удара по голове или изрядной дозы спиртного. Но несмотря на это, я в ближайших фигурах узнал себя. Значения этому я не придал, полагая, что так и положено при светопортации. Тем более, что зрительные рецепторы скоро пришли в норму, палочки-колбочки адаптировались к свету нового мира, а зрительная кора зафиксировала следующее: потолок, люстра на нем, из окон лился неяркий свет: видимо, было утро. Сомнений в успешности эксперимента у меня не возникло. Я был уверен, что все благополучно сошло. Эта уверенность подогревалась еще и тем, что внутри себя я ощущал чье-то остаточное присутствие.
