Что же, извольте обратно принять эти ваши дары свыше под названием жизнь. Вперед, к природе — птицы, грызуны, хищники — налетай, расхватывай. Ныне понятно, что странно что-то хватать, делить — это как если бы однодневные постояльцы отеля в борьбе за качество сервиса стали рвать друг у друга потрепанные простыни. А если еще напомнить себе, что отель «Отечество» не единственный в своем роде, а входит в сеть отелей «Земля», то и битва приобретает совершенно другой размах.
Однако в ответ на Твое: скажи-ка, раба моя Елизавета Капустина, ну, подам тебе новый век, чтоб достойно, чтобы не так беспутно промотала его — а получится у тебя? — честно скажу, чтоб не врать и не жмурится: да не знаю я. И все же кто-то глядит с пониманьем — а хочется, чтоб и с сочувствием, и с любовью, как глядел, предложив разделить жизнь, майор Арзамасов, герой последней войны. Ах, Женя, Евгений Викторович. Я б тебе такой подругой была! Я бы тебя из огня вынесла.
Я б тебя по кусочкам сшила, если бы… Да кабы. Ибо нет в этом мире ничего достойного, кроме взаимной преданности. Слова сделались мусором. Дела оказались поделками. А вертолеты не так увертливы, чтоб уберечь жизнь. Снег всё сыпал и сыпал — и ведь хватило Тебе терпенья разнообразить даже снежинки, отметить несходством каждую — словно матрицы людских душ. Словно был снегопад сошествием свыше бесчисленных микрокосмов, и любой из них — больше внешнего, выше вышнего. И моя где-то кружится — Малая Лета при впадении в Вечное Ничто. Снегопад на мгновенье замер, наверное, для того, чтобы дать ей возможность найти средь неисчислимых прочих одну — эта снежинка ей казалась ярче других. И ухватилась за нее взглядом, как за соломинку. Снег продолжал падать, но ее снежинка, странное дело, не опустилась на землю, а зависла над ней, проплыла параллельно сугробу и вдруг пропала, растворилась в воздухе. Тела она давно не чувствовала и дышать, кажется, перестала, а вселенную, белую-белую, спальню иль усыпальницу, вдруг наполнили райские краски, и какие-то африки, и поверх этих африк гарцующие голоса, и развалистые хали-гали, что привык наяривать по субботам одесский биндюжный бэнд. Белка, пока могла, держала в поле зренья обоих, пролазу и человека. Но вот горбатый переместился влево так, что поневоле пришлось выбирать из этих двух зрелищ одно. Белка заколебалась, какому отдать предпочтение, однако, сомненья ее были недолги.
Осталась женщина. Пролаза исчез.
