— Г…г… готов… — выдавил из себя Етишкин.
— Кто готов? — переспросил Иван, и тут же сообразил, что сварочный кабель, конец которого уходил за край крыши, неспроста так туго натянут. Он даже оглядываться больше не стал, бросившись к парапету, сообразив, что Петрухи на крыше нет.
Он перегнулся через бордюр, выглянул. Петруха висел, вцепившись правой рукой в кабель. В первое мгновенье показалось Ивану, что тот еще жив. Но тут же надежда отпала, едва он увидел, что горло наставника захлестнула петля, пальцы меж шеей и кабелем посинели, а голова свесилась набок — как у людей, находящихся в сознании, никогда не бывает.
— Давно висит? — быстро спросил он.
— Откуда мне знать…
— Как его угораздило?
— Как, как… — проквакал напарник. — Если сонную пережало — конец.
Он еще на что-то надеялся, электросварщик Етишкин.
— Хватай… — сказал Иван. — Тащи… — прохрипел он.
Дотянуться до туловища повешенного не было никакой возможности. Они ухватили за кабель и стали подтягивать бездыханное тело наверх. Петля, вероятно, еще более затянулась на горле слесаря, но другого выхода они не видели.
— Если шейные позвонки хрустнули — то конец, — сказал Етишкин.
Подтянув, они ухватили Петруху подмышки. Вытянули, перебросили тело через полуметровый парапет. Иван первым делом ослабил удавку на шее Петрухи — это был не толстый рабочий кабель, на котором и узла не завязать, а тонкий и гибкий, нулевой, который тоже плохо годился для самоповешенья. Ибо, если и можно было из него наделать петель, то затянуть — вряд ли. Впрочем, никакой петли и не было, просто кабель дважды захлестнул шею, причем последующий виток перекрывал предыдущий так, что свободный конец оказался меж витками зажат.
Они оттащили Петруху подальше от края крыши и уложили на спину.
— Надо в рот заглянуть, — сказал Етишкин. — Если язык запал, то конец.
Иван попытался открыть слесарю рот, открыл, хотя и считал, что у повешенных язык не западает, а наоборот, высовывается и наружу торчит, свешиваясь на плечо. Язык был на месте, не посинел, не распух, во рту даже скопилась слюна, как будто повешенному бутерброд с килькой приснился, и Иван перевернул голову несколько набок, чтобы покойный не захлебнулся, не подавился слюной, в случае, если этот Лазарь очнется. Попутно он пытался сообразить, какую заметил в этом рту несуразность.
— Что там? — не давал сосредоточиться на несуразности сварщик Етишкин.
— Язык на месте, — сказал Иван, захлопывая со стуком зубов о зубы… о зубы… зубов… наставников рот.
