А там, в городских складах и пакгаузах, чего только у этих комиссаров нету: второй год ведь их власть, награбили! Табак в кипах, шелк персидский, мыло брусковое в ящиках, сапог хромовых двести тыщ пар, гвозди разные, подковы и хомуты. Одним словом, дай бог всякому!
Станичники заволновались: никто не хотел упустить такого случая, даже некоторые бабы решились ехать. Караульные от аэроплана сбежали, начали ладить телеги. Отец Паисий и престарелый сотник Лопухов образовали совместный обоз: четыре пароконные телеги, коней отобрали самых добрых. Отец Паисий бормотал божественное, говорил, что едет исключительно из христианского добролюбия: выпросить у митрополитов Митрофана и Леонтия новый колокол взамен лопнувшего, не может божий храм быть безъязыким, а в городище великом сорок сороков церквей, монастырь имеется, может, и отпустят по милости хоть малый колокол?
Однако глазки отца Паисия так и шмыгали и горели жадновато. На удивление всей станичке, собралась и поповна Настасья Никитична, напялила на себя шаровары казачьи, уселась верхом на смирную кобылу, взор горящий. Все поняли так: не может простить комиссарам прежних обид, хочет своими глазами видеть, как они на фонарях закачаются…
Чекист Молочков в те дни был отправлен из Астрахани на один из передовых постов с заданием: допрашивать редких путешественников-крестьян, которые иногда тянулись в город за спичками, за мылом, за свечами.
Как-то утром Молочкова разбудил наблюдатель:
— Слышь… Поперли! Много идут!
Прозевавшись, Молочков попил воды, нацепил пояс с кобурой, полез по лесенке на крышу мазанки. Небо розовело, и розовой была вода в соленых озерцах, насыпанных по берегу.
Молочков вгляделся в темную полосу, двигавшуюся вдоль моря к посту, опустил бинокль:
— Ни хрена но пойму! Телеги, бабы какие-то… Конников штук тридцать! На наступление не похоже… Может, наши?
— С этой стороны?
— Буди народ!
Красноармейцы разошлись по двору поста к бойницам, поскидывали брезент с «максимов».
— Палить погодите! — крикнул Молочков, влезая на лошадь. Неспешно выехал со двора.
Не доезжая сажен сто, остановился, вынул наган, выстрелил в небо. Обоз остановился, там начали орать. Верблюды, волочившие телеги, занервничали. Кони, уже ко всему привыкшие, стояли смирно. От обоза отошли двое: старый сотник, обвешанный оружием, и поп, с рясы его сыпалась пыль.
— Кто такие? — спросил Молочков.
— Миряне… А ты кто?
— Государь-император, не узнал? — оскалился Молочков.
