Даша сунула руки под передник, стала в стороне у притолоки.
— А ты чего? — спросил Глазунов.
— А я уже ела, — отводя глаза, сказала она. — Вы кушайте, кушайте! Вы же мужчины. Вам много надо.
— Не годится так! Садись! — приказал Глазунов.
Она уселась напротив Афанасия.
Начали есть. Уже с первой ложки Афоня понял: от рыбы тут только запах. Но ничего, хлебал охотно, главное, что горячее. Прикинул, что еще впереди чай с натуральным сахаром, для чаю же приберег и свою долю кукурузной лепешки.
Когда Даша, убравши со стола, принесла закопченный латунный чайник и разлила по кружкам, Глазунов расколол сахар на ладони ножом на три куска. Положил перед каждым.
Афанасий уже собирался откусить, когда, увидел, Даша отодвинула от себя свою долю, начала пить впустую. Глазунов незаметно придвинул к ней свой кусок. Афоня понял: для мальцов бережет.
Помял в пальцах сахарок с острыми гранями, даже закрыл глаза от соблазна. Вздохнул и положил его рядом с каганцом, прямо посередине стола.
Глазунов фыркнул, глаза смеялись.
— Эх вы, чижи! — сказал он почему-то весело.
Чай попили просто так, для видимости. Даша предложила заночевать: до аэродрома далеко, а за ночь там ничего не стрясется. Сбегала в дом, бросила на пол пару кожушков, одеяла, подушки. Дождалась, когда гости улягутся, забралась на койку сама. Афоне не спалось. Нил Семеныч тоже ворочался рядом с ним, кашлял. Даша села на койке, белое лицо ее качалось тенью на стене, засмеялась:
— Ночь какая-то чудная!
Нил Семеныч спросил разрешения покурить, задымил, усевшись. Лысая голова отсвечивала, как глобус, глаза мерцали.
— Ты чего молчишь? Что у тебя за дело? О чем говорить хотела? — спросил он Дашу.
— Вы там, на аэродроме, скажите, чтобы перестали харчи таскать. Что мы — нищие? Данька свой паек приносил, так это понятно. А другие зачем? Я давеча этого самого латыша вашего, Геркиса, так шуганула!
— Ну и напрасно. Все видят, бедуешь…
— Я не бедую! — сказала она. — Мне из депо помогают, дров вот завезли с весны. В лазарете полный паек дают. Санитарка же. В исполнительном комитете ситцу выписали на рубашки и платья. Три пары ботинок дали. Почти новых. Все бы хорошо — одно мешает: не верят мне, каждый день ходят, детей тревожат. Одно бубнят: брат воюет, ему не до вас, а ты что за хозяйка. Сдай их в детприемник! Только я, что же, безрукая?
— Даня, может, и нескоро вернется, я сам схожу и скажу, — кивнул Глазунов.
Афанасий слушал, помалкивал. Девчонка ему понравилась. Такая и по уху съездит — не обидишься.
