«Ишь ты, — подумал Афоня, — и имя вспомнила».
Тут же он отлетел от рывка прочь. Ощерясь, сдернув карабин, глядела на него девчонка. В глазах лед, злоба.
— Знаешь ее?
— Ну и что?
Второй часовой уже подбежал, не разобравшись, вцепился Афоне в плечо.
— Кто такой?
— Не ваше дело! — обозлился Афоня.
— Веди его! — приказал он девчонке. — Сама знаешь куда. То-то он все вокруг вертелся!
— Еще чего! У меня товарищ вон там, в бане! Никуда я не пойду!
— Вы… идите… Панин… идите… — умоляюще всхлипнула Настасья Никитична. — Раз они приказывают, вы не спорьте… Хорошо?
Лицо ее дергалось в испуге.
— Не пойду! И все тут, — упрямо сказал Афанасий.
Девчонка передернула со звяком затвор, ткнула его острой мушкой под лопатку. Он огрызнулся:
— Но! Но! Не пугай! Вояка!
Покосился в сторону. Женщины на мостках стирали еще быстрее, отвернувшись, будто не видя. Настасья Никитична ползала по земле, собирая замаранное белье в корзину. Удочка лежала на берегу, поплавок дергался, на крючок села немалая рыбеха, а вытащить ее было некому.
— Клюнула, — сказал Афанасий. — Жалко ведь! Выдерни!
— Шагай! Контра!
— Нашла контру! — не удержался он от насмешки.
— Если ты не контра, так кто? — сипло спросила девчонка.
Афанасий хотел привычно и гордо сказать: «Казак». Но осекся. Почему-то было стыдно и обидно признаться в этом. Хмуро буркнул:
— Человек.
— Э-э-эй! — послышался голос. На пороге бани, прикрыв веничком стыд, топтался намыленный Нил Семеныч. — Афанасий! Что за шум?
— Вот! Видишь? — злорадно сказал Афанасий.
Солдат подвел Афоню к Глазунову, узнал, что да кто, буркнул:
— Тогда что ж. Тогда дело ясное.
Афанасий продраил мочалкой Глазунова, снова вышел из бани. Женщины с солдатом уже ушли. Девчонка же сидела на берегу, смотрела на поплавок. Солнце садилось. На куполах кремля играли закатные блики, в небе плыли багровые облака. Угрюмые, непривычные думы тяжелили голову Афанасия, вязали язык. Откуда-то из-за края земли, со стороны ночи, наползавшей на город, слышалась глухая канонада, как будто великан кузнец садил и садил но раскаленному железу тяжкой кувалдой в миллион пудов.
Глазунов, отдуваясь, выплыл из бани. В усах блестели капли воды. Девчонка смотала удочку, подошла.
— Здрасьте, Нил Семеныч!
— Дашка? — удивился тот. — Ты чего на аэродром не приходишь? Раз Щепкин твой улетел, так и меня забыла?
— Провалился бы он, ваш аэродром! Данька мне запретил там объявляться! Мол, это дело военное. И мне болтаться среди вас не к чему! А мне и верно — не к чему: у меня семья!
