У нас с Пенни был только один общий урок — испанский, что было muy, muy[3] неловко. Во вторник я пришел первым и поставил новый стул на противоположном конце класса. Я видел Пенни только на этом уроке, пятьдесят минут, с 12:55 до 13:45 ежедневно.
В пятницу я начал ощущать всю тяжесть грядущих выходных без Пенни.
— Надо было купить тебе билет на Тиг Нотаро, — сказала Мэгги.
Мы сидели в кафе и ели одну порцию жареной картошки на двоих. Мэгги пришлось сражаться за свою долю, но она умела настоять на своем.
— Что за Тиг Нотаро? — удивился я.
Мэгги посмотрела на меня:
— Ривер! Я смотрела все ее выступления в «Ларго». Ты это знаешь.
— Правда?
— Да, потому что я тебе о них рассказывала.
— А… правильно. И на чем она играет?
— Она комик. Она играет на своем остроумии и необузданном юморе, как на чертовой скрипке. И еще у нее рак. Представь, она узнала об этом сразу после смерти своей матери, и как раз в это время ее бросила подружка.
— Она прямо крутая!
— Это точно. — Мэгги ухватила последнюю дольку. — Она потрясная. Я бы предложила тебе пойти, если бы знала, что к моменту ее выступления ты будешь один.
Я постарался не обращать внимания на ее подколки.
— Все равно у меня планы на субботу.
— У тебя? Правда? — Мэгги не скрывала своего удивления.
— Да, правда. — Я не мог сказать, что обязался принести закуски для группы поддержки, где пытаюсь справиться с ложной зависимостью от марихуаны, а потому ответил: — Иду на ужин с Леонардом. Мужское общение и все такое. Он меня просто вынудил.
— Славно. — Мэгги сделала вид, что надулась.
Леонард нравился всем, но Мэгги любила его особенно, потому что знала меня в промежутке между уходом моего отца и встречей моей мамы с Леонардом. Надо сказать, что эти годы для нашей семьи были далеко не лучшими. Мама пыталась совместить работу в некоммерческой организации, где занималась проблемами глобального доступа к воде, с воспитанием сына, которого нередко с любовью называла «сущее наказание». Пока я рос, большая часть моих дней проходила в доме Мэгги, где я пек печенье, пил чай и позволял Мэгги преображать меня, как ей вздумается, до возвращения моей мамы с работы. Часто мы ели ужины из микроволновки — у нас не было Хуаны.
— Может, увидимся после, — сказал я.
— Может быть, — улыбнулась Мэгги.
Все знают, что в Лос-Анджелесе не ходят пешком — об этом даже есть песня, — так что я, наверное, был похож на бродягу, когда ранним субботним вечером шел по бульвару Пико, согнувшись под весом сумок. Я набрал кексов брауни, овощных чипсов и попкорна, а когда подходил к кассе, вспомнил о Мейсоне и побежал за коробкой обезжиренных безе.
