Я согласился, двинулся на кухню и занялся стряпнёй, а Литвинов раскрыл Блока и штудировал его до вечерней трапезы. После ужина Литвинов снова плюхнулся на диван и начал.
— Ну что же, — улыбнулся Мишель, перелистывая сборник. — Это не Маяковский. Это тот редкий случай, когда между поэтом и стихами почти нет зазора. При этом извини, но я не беру во внимание его ранние стихи — это подражание Аполлону Григорьеву, Фету, Полонскому и Тютчеву. Кроме формальных заимствований в этих ранних стихах ощутима замкнутая и очень противоречивая натура. Это — не тот человек, с которым легко познакомиться и которого легко понять. Заметно, что юный Блок не столько разумен, сколько интуитивен, он излишне эмоционален, убеждения его тоже инстинктивны, а не рациональны. Он — большой одинокий ребёнок: в ранних стихах нет людей, ничья личность не довлеет над поэтом, темы описаний тривиальны — природа, луна, весна и усталость от жизни в «осьмнадцать лет».
— Ну, это раннее…
Литвинов кивнул.
— Зрелое же странно — но не в значении «удивительно». Нет, оно неестественно и даже противоестественно, хоть и довольно талантливо. Проступает свой голос, свои интонации, с годами он всё чётче выражает мысли. Но во всех его стихах ощутима непонятная мертвенность, и это не аскетизм, как подавление либидо, а неестественное хладнокровие человека с рыбьей кровью. Его жена свидетельствует: «Александр Александрович очень любил и ценил свою наружность, она была далеко не последняя его «радость жизни». Когда за год приблизительно до болезни он начал чуть-чуть сдавать, чуть поредели виски, чуть не так прям, и взгляд не так ярок, он подходил к зеркалу с горечью и не громко, а как-то словно не желая звуком утвердить случившееся, полушутя говорил: «Совсем уж не то, в трамвае на меня больше не смотрят»… Я поэтому поначалу предположил, что Блок был слишком красив, чтобы быть хорошим любовником. Как утверждают психологи, людям утончённой, рафинированной красоты и тонкой психики присуще ослабленное либидо. Есть это и в стихах, — Мишель сунул нос в книгу. — «Верится и чудится: мы — в согласном сне. Всё, что хочешь, сбудется, наклонись ко мне. Обними — и встретимся, спрячемся в траве, а потом засветимся в лунной синеве…» Это мечты светлячка, а не нормального мужчины. «Я жалок в глубоком бессилье, но Ты всё ясней и прелестней…» Хорошенькое признание, — хмыкнул Литвинов. — Но порой встречается нечто более пылкое: «Я медленно сходил с ума у двери той, которой жажду. Весенний день сменяла тьма и только разжигала жажду…» Несмотря на тривиальность рифм и размера, мысль выражена очень неплохо. Дальше в меру накала: «Я плакал, страстью утомясь, и стоны заглушал угрюмо. Уже двоилась, шевелясь, безумная, больная дума…» И вот — финал-апофеоз: «Весенний день сменяла тьма, хладело сердце над могилой. Я медленно сходил с ума, я думал холодно о милой…»
