НЕПРИКАЯННЫЙ | страница 2



И теперь не учи меня жить по–уму —
лучше мне навсегда одному.
Но позволь, напоследок тебя обниму —
перед тем как во тьму.

Работавший вместе с ним ветеринар рассказывал, что однажды, проходя мимо Серегиной каморки, увидел, как тот стоит на табурете и прилаживает к потолочному крюку сбрую. Заметив, что за ним наблюдают, Серега, как ни в чем не бывало, улыбнулся, спрыгнул с табуретки и принялся читать книгу.

Буду плакать и качаться,
Таять в мире, убывать…
Никого не достучаться.
Никому не открывать.

«Беспокойно сегодня мое одиночество», — писал в 1930 году Георгий Иванов, значимый для Королева поэт. Одиночество осенью 2005‑го стало для Сереги не только беспокойным, но и повседневным. Но даже при всей этой потерянности он пытался обосновать, что жизнь все–таки неплоха и тоска недопустима. Эту мысль он мог уложить в строгую форму сонета — теза, антитеза, вывод.

Мы переждали и взошли, как зерна:
У бабки народилась мать моя,
А после внучек — это, значит, я;
У бабушки был дом фугаской взорван,
Расстреляна, рассеяна семья…
Чего же я хандрю, щенок позорный?

Но тоска и безысходность не поддаются логическому объяснению, и стройность сонета не снимает противоречия. Лирический герой пытается убедить себя — но почему–то не получается. Не получилось и у Сереги. 14‑го января 2006 года Сергей Королев навсегда возвратился туда, откуда пришел и принес свой первобытный и неприкаянный талант.

Никакие не «вечные своды» —
Там суглинок да камень тяжел,
Да дремучая темень природы,
Из которой однажды пришел.

Александр Переверзин


Сергей Королев

(1980—2006)


* * *

Рыба-Нюхтя плыла по озерной реке,

Рыба-Нюхтя плыла по реке;

И несла Рыба-Нюхтя в прозрачной руке

Мышь в пустом узелке...

И запутались мысли в моем дураке,

Пали силы в силке, —

И не держит дурак ни перста на курке,

Ни червя на крючке:

Рыба-Нюхтя резвится в башке-в дураке

И совсем вдалеке.


* * *

В провинциальных страшных городах,

Колючими крещенскими ночами...

(Где фонари горели не всегда,

А что горели, рано отключали) —

По всей Вселенной делалось темно,

И ветхий дом в пространство уносило,

И думалось, что смотришь не в окно,

А в чью-то незарытую могилу.

И только печь пугала мертвецов,

И бабушка тесней к огню держалась —

Какое бы дремучее лицо

На аспидном стекле ни отражалось.

Я верю: это было в старину!

И в то, что снова повернется детством

Большая жизнь: я запросто стряхну

Невинную задумчивость младенца —

И повторится вечное кино,

Где бабушка с седыми волосами,

И после жизни мы в свое окно