НЕПРИКАЯННЫЙ | страница 2
Работавший вместе с ним ветеринар рассказывал, что однажды, проходя мимо Серегиной каморки, увидел, как тот стоит на табурете и прилаживает к потолочному крюку сбрую. Заметив, что за ним наблюдают, Серега, как ни в чем не бывало, улыбнулся, спрыгнул с табуретки и принялся читать книгу.
«Беспокойно сегодня мое одиночество», — писал в 1930 году Георгий Иванов, значимый для Королева поэт. Одиночество осенью 2005‑го стало для Сереги не только беспокойным, но и повседневным. Но даже при всей этой потерянности он пытался обосновать, что жизнь все–таки неплоха и тоска недопустима. Эту мысль он мог уложить в строгую форму сонета — теза, антитеза, вывод.
Но тоска и безысходность не поддаются логическому объяснению, и стройность сонета не снимает противоречия. Лирический герой пытается убедить себя — но почему–то не получается. Не получилось и у Сереги. 14‑го января 2006 года Сергей Королев навсегда возвратился туда, откуда пришел и принес свой первобытный и неприкаянный талант.
Александр Переверзин
Сергей Королев
(1980—2006)
* * *
Рыба-Нюхтя плыла по озерной реке,
Рыба-Нюхтя плыла по реке;
И несла Рыба-Нюхтя в прозрачной руке
Мышь в пустом узелке...
И запутались мысли в моем дураке,
Пали силы в силке, —
И не держит дурак ни перста на курке,
Ни червя на крючке:
Рыба-Нюхтя резвится в башке-в дураке
И совсем вдалеке.
* * *
В провинциальных страшных городах,
Колючими крещенскими ночами...
(Где фонари горели не всегда,
А что горели, рано отключали) —
По всей Вселенной делалось темно,
И ветхий дом в пространство уносило,
И думалось, что смотришь не в окно,
А в чью-то незарытую могилу.
И только печь пугала мертвецов,
И бабушка тесней к огню держалась —
Какое бы дремучее лицо
На аспидном стекле ни отражалось.
Я верю: это было в старину!
И в то, что снова повернется детством
Большая жизнь: я запросто стряхну
Невинную задумчивость младенца —
И повторится вечное кино,
Где бабушка с седыми волосами,
И после жизни мы в свое окно