— Камер-фрейлина? — повторила она. — Но у меня есть три… четыре камер-фрейлины. И я остаюсь ими вполне довольна. Особенно хорошо исполняет службу госпожа Нелидова…
— Госпожа Нелидова больше не сможет оставаться в вашей свите, — сказал Павел, дергая щекой — это был верный признак приближающегося приступа гнева. — Она не может исполнять обязанности вашей фрейлины, поскольку потеряла мое расположение. И я не должен объяснять, почему так случилось! Слышите? Не должен, не должен, не должен! — Последние фразы он почти выкрикнул, топая ногами и брызгая слюной.
Мария Федоровна, привыкшая к этим приступам супружеского гнева, оставалась относительно спокойной, хотя и не осмеливалась возражать. Екатерина Николаевна, также наслышанная о неровном характере императора, также не подала признаков волнения. А вот на Анну случившаяся сцена произвела самое тяжелое впечатление. Она и не подозревала, что государь, только что говоривший с ней о литературе, о пейзажах рая, этот, видимо, тонкий, умный человек, может кричать и бесноваться, как последний грубиян. Она побледнела, замкнулась, вся ушла в себя.
Павел сразу заметил эту перемену в девушке, которая одна его сейчас интересовала. Заметил — и понял причину этой перемены. Он сдержал свой гнев, загнал его внутрь себя, отчего лицо его сделалось злым и неприятным, глаза сузились, губы сжались в тонкую полоску. Мария Федоровна, опять-таки хорошо разбиравшаяся в оттенках настроения своего супруга, тотчас это заметила — и поднялась с места. Она знала, что в таком состоянии сдержанного гнева Павел делается еще опаснее, чем когда срывается и кричит. В приступе ярости он мог сорвать погоны с вызвавшего монаршее неудовольствие генерала, разжаловать его в рядовые, сослать в Сибирь — но назавтра, остыв, как правило, отменял эти решения. А вот когда он был таким, как сейчас, холодно-злым, он мог сломать человеку судьбу — и оставить так навсегда.
— Я поняла вас, ваше величество, — кивнула императрица. — Конечно, я буду рада видеть госпожу Лопухину в своей свите. Надеюсь, вы объясните ей распорядок нашего дня и ее обязанности. А сейчас я вас оставлю. — Она вновь милостиво кивнула дамам, при этом внимательно взглянув на Анну, и удалилась.
После ее ухода Павел попытался возобновить прерванную беседу, но из этого ничего не получилось: Екатерина Николаевна не могла поддержать разговора о музыке и искусстве, а Анна упорно молчала или же, если обращались прямо к ней, отвечала невпопад. Император, поняв, что вечер испорчен окончательно и сегодня уже ничего не исправишь, поднялся:
