После ухода мадам Брошю Билодо задумчиво допил остававшийся в чайнике чай. Личность Гранпре во многих отношениях по-прежнему была покрыта мраком, лабиринты его души нуждались в изучении, но кое-что все же стало проясняться. Откровения дамы привели к появлению нового элемента: музыки. Она в состоянии как-то пролить свет на индивидуальность этого персонажа? Било до бросился разбирать диски Гранпре и тут же наткнулся на «китайские записи», о которых говорила хозяйка дома, — на поверку они оказались традиционной японской музыкой. Он взял наугад один из дисков и поставил в проигрыватель. Из динамиков полились меланхоличные звуки флейты и аккорды лютни, заполнив гостиную пленительным, монотонным напевом. Билодо вдруг ощутил прилив вдохновения и взялся за перо…
* * *
Быстро летело время, часы, будто призраки, сменяли друг друга. Он писал, ставил без разбору диски и наливался чаем. Роняла гроздья аккордов цитра кото, ей вторили то сямисэн[4], то сё[5], подчеркивая нежное, воздушное звучание хитирики[6] и зачаровывающее женское пение с ярко выраженным прононсом. Билодо писал, будто в трансе, тянулся всем своим естеством к ваби (первозданная красота в гармонии с природой) и пропитывался нетленными добродетелями саби (простота, безмятежность, одиночество). Воображая себя прогуливающимся среди рдяного осеннего буйства Мон-Руаяль[7], он старался воплотить в стихах заразительную апатию бесстыдных деревьев, шорох вспорхнувшей под напором ветра листвы, пение птиц, улетающих на юг, и прощальное жужжание жуков. Он писал, обращаясь к словам за помощью и поддержкой, хватая их на лету, заманивая их, будто бабочек, в сети страницы и прикалывая к бумаге. Время от времени из-под его пера выходило нечто на первый взгляд удобоваримое, но уже через пять минут он понимал, что стихи звучат коряво и скармливал их мусорной корзине. Потом начинал снова и снова, барахтаясь в луже смятой целлюлозы, прерываясь лишь для того, чтобы изобразить на песке крохотного сада камней случайный иероглиф, либо прочитать вслух хайку Гранпре или Сеголен, восхитившись его вибрирующей спонтанностью.
Он заказал в «Дивном Востоке» суши, съел их тайком от Билла и всю ночь марал белоснежную чистоту страниц. В воскресенье продолжил, просидел, теперь уже подхлестывая себя саке, не только весь день, но и вечер, пока у него не закружилась голова, не стало двоиться в глазах и не выпало перо из непослушных пальцев. Тогда он свернулся клубком на футоне и провалился в сон, населенный живыми иероглифами. Потом ему приснилась Сеголен, она сняла кофточку, сцедила немного молока из груди и вылила его, капля по капле, себе в рот…
