-- В качестве кого бы я сошел?
-- И в самом деле, -- это правда. А я и забыла спросить, кто вы такой?
Мадемуазель Пусета села в кресло, грациозно изогнув свой стан, и произнесла с немного комической серьезностью:
-- Ну, отвечайте же, милый мальчик!
-- Ого! Милый мальчик! Это уж лесть! -- отвечал Пьер, изображая скромность.
-- Ах! Что за пентюх! Вы хотите отвергнуть единственное смягчающее обстоятельство, говорящее в вашу пользу? Разве вы думаете, что я точно так же встретила бы моего трубочиста, если бы увидела, что он храпит ночью в моей спальне, этого трубочиста, который так же безобразен, как семь смертных грехов... даже тогда, когда он смоет свою грязь.
-- В таком случае я раскаиваюсь. Ну, пусть я буду милым мальчиком, -- сказал Кожоль, -- которого сильно развеселила болтовня милой актрисы.
-- Ах, в этом нет ничего странного. Прозвище весьма подходит вам, -- сказала мадемуазель Пусета, у которой, по-видимому, были особые привилегии для милых мальчиков.
Разгадка в том, что Пьер, не обладая красотой Ивона, сложен был не хуже последнего.
-- Ну, продолжим наши расспросы, -- сказала актриса. -- Как вы попали сюда?
-- Через стену.
-- О-о! Это уж совершенная глупость. Ведь дверь дома остается открытой всю ночь.
-- Да. Но я пришел не с улицы. Я пришел из Люксембургского сада.
Мадемуазель Пусета широко раскрыла изумленные глаза.
-- Вот как! Что же делали вы ночью в Люксембурге? Уж не влюбились ли вы в какую-нибудь статую?
-- Нет, но я бежал от ярости одной дамы, с которой у меня было свидание.
-- Вы были слишком щепетильны?
-- Напротив, я был усерден, слишком усерден. И вот это-то усердие -- причина ее ярости.
-- Ах! Так усердствовать, и... она рассердилась!
-- Да я уже перешел все границы.
-- О-о! -- произнесла мадемуазель Пусета, смотря на Кожоля с выражением сильного испуга.
В эпоху распущенности нравов и легкой любви один тот факт, что этот человек сыграл роль Секста Тарквиния, казался актрисе необычайным.
-- А что же значит, что вы ожидали здесь меня? Это тоже для того... из-за усердия? -- спросила она каким-то особенным тоном.
-- Ни за что в мире! -- наивно воскликнул Пьер.
По лицу прекрасной блондинки пробежала тень, что красноречиво говорило о задетом самолюбии.
-- Ну, конечно, я не стою труда? -- спросила она сухо.
-- Напротив, прекрасная мадемуазель Пусета. Только я думаю, что...
-- Вы думаете?..
-- Я думаю, что влюблен в даму, о которой идет речь.
-- Еще чего! -- вскричала блондинка с наигранным изумлением.
