Зимин буквально выволок Марию на палубу.
— Куда ты меня тащишь? — пролепетала Мари уже на воздухе — воздух был прохладный, даже для этих берегов. Погода к вечеру явно испортилась. Мари постаралась заставить его остановиться, но это было трудно. То ли она сама не могла удержаться у какой-то черты, то ли ей было решительно все равно — лишь бы с ним. — Миша, пожалуйста…
«Зимин! Мозг включи!» — раздалось в ответ в его голове.
Он резко остановился и посмотрел ей в глаза. В синие растерянные глаза ребенка. Имеет ли он право воспользоваться ее доверием?
Михаил обхватил ее за плечи, провел рукой по волосам, притянул к себе. И, сорвавшись в пропасть, стал осыпать поцелуями ее виски, глаза, щеки, шею. Находил твердыми злыми губами тонкую, отчаянно пульсирующую жилку. Словно заряжался от нее и возвращался к пухлым, манящим губам Маши.
Видит бог, он не мог отпустить ее сегодня.
— Не здесь, не здесь, — зашептала она, безошибочно чувствуя, что вот теперь, в это самое мгновение определяется вся ее будущая жизнь — просто потому, что она должна быть с этим единственным мужчиной. Шептала и не хотела, чтобы он останавливался, откидывала назад голову, подставляя кожу на шее, чувствуя, как что-то в ней разгорается — мучительно и всепоглощающе. Обхватывала его руками, прижималась к нему так, будто от этого зависело все, что было в ней, все, что будет. Потому что всё — это был он один.
Михаил и сам понимал, что не здесь. На мгновение отстранился, всмотрелся Маше в глаза, еще раз, не удержавшись, поцеловал ее в губы и выдохнул у самого уха:
— Идем ко мне…
Ему казалось, что до каюты они идут несколько часов, так бесконечно тянулось время. Или это лайнер был таким огромным.
Наконец, он впустил Мари в свою каюту, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Притянул девушку к себе, теперь уже медленно, уверенно прикоснулся к ее губам, скользнул короткими поцелуями вдоль шеи к ключице, стягивая с ее плеча пиджак и лямку топа. Он наслаждался ее прохладной кожей, от чего поцелуи все сильнее загорались страстью, способной оплавить все вокруг, все крепче и крепче сжимал ее в объятиях, путаясь в застежках, крючках, пуговицах. То ли ее, то ли своих. Она прижималась к нему так тесно, но и того было мало, он желал чувствовать ее ближе, ближе…
Зимин подхватил Мари на руки и отнес на кровать.
И больше не сдерживался, выплескивая все чувства, которые бесновались в нем вот уже несколько дней. Завладев, наконец, ею. Он опалял ее кожу сбивчивым дыханием, пытаясь удержаться на грани собственного сознания. Яркий свет прореза́л темноту каюты, и, когда раздался первый раскат грома, он понял, что тонет, пропадает в разыгравшейся повсеместно стихии. И только единственный маяк существует теперь в его жизни — глаза Маши. Разглядев их при свете новой вспышки молнии, он вынырнул, выплыл. И спасся, чтобы навсегда быть рядом с ней.
