Она не замечала, что Михаил смотрел на нее сквозь стекло окна. Мария сидела за столиком такая милая, мечтательно-задумчивая. Она улыбалась. И он чувствовал себя первобытным варваром. Но выяснить нужно все. И лучше сделать это, не откладывая.
Зимин зашел в кафе, подошел к ней и сел напротив.
— Почему ты не сказала, чья ты дочь? — спросил негромко, но твердо.
Мари вздрогнула. Подняла на него недоуменный взгляд и несколько мгновений молчала, пытаясь сообразить, о чем речь. Потом поняла. Подалась вперед, но тут же заставила себя сидеть на месте. Неужели он только узнал, Господи? Она ведь уже неделю здесь, с ним…
— Я не знаю… — проговорила она, чувствуя, как по спине пробежал холодок от его тона.
— Твой отец разыскивает тебя. Ты что, даже не сообщила родителям, где ты? — он продолжал пристально смотреть ей в глаза. — Ты действительно не понимаешь, что тебе стоило сказать, кто ты такая на самом деле, — сказал он громче, не обращая внимания на бармена.
— Если бы я сказала… — голос чуть дрожал, но она заставила себя продолжать, — если бы я сказала, это что-то изменило бы? Между нами что-то изменилось бы?
— Нет, не изменило бы, если бы с самого начала я знал правду. Но, по-видимому, это что-то меняло для тебя, раз ты решила это скрыть.
Он смотрел на нее и разрывался между чувствами и здравым смыслом. Что это? Игра? Развлечение? Розыгрыш? Или ее возраст гарантирует неспособность на такой далеко просчитанный план?
— Я не скрывала! — вскрикнула Мари и в ужасе подумала о том, сколько раз у нее была возможность сказать ему правду. И сколько раз она этого не сделала. Даже сегодня, когда он прямо попросил рассказать ему о себе. Но ей казалось, что он спрашивал о чем-то большем, куда никакие имена и регалии не впишутся. Дура! Идиотка!
Мари заставила себя говорить спокойно, но получалось скверно:
— Сперва была путаница из-за фамилии, платья, номера… Но мне в голову не приходило, что папа не выяснил сразу, что я на «Анастасии». А потом… потом я просто… не подумала…
Ее слова напомнили Михаилу, какой она была расстроенной и потерянной в Гамбурге в том чертовом платье. Тогда в этом был виноват кто-то другой. Теперь она была такой же растерянной, хотя еще несколько часов назад ее глаза искрились счастьем, и она призналась, что любит его. И в этом виноват только он.
— Не подумала… Твоему отцу сообщили, что ты здесь. И с тобой все в порядке, — он помолчал. — Машка, черт возьми, какая же ты дурочка, — пробурчал он по-русски. — Идем отсюда.
