Что и говорить: дозиметр - штука драгоценная, только слишком уж назойливо щёлкает. Однажды приборчик заверещал слишком часто и, по-особенному, тревожно. Партизан заявил: мол, пустяки, не смертельно, но нехорошую проплешину мы обошли стороной.
Позади осталась торчащая над поверхностью озера крыша одинокой затопленной избушки. Мох больше не пружинил под ногами, мы ступали по настоящей траве, растущей из твёрдой земли. Берёзки выпрямились; белые стволы засияли в косых лучах предвечернего солнца. Уже и болото по правую руку обернулось тростниковыми зарослями, и деревья в том лесу вполне здоровые, их не душат пряди вонючего мха. Озеро затянулось камышом: сначала попадались отдельные маленькие островки, а потом началась сплошная - от берега до берега - стена высокой, выше моего роста, озёрной травы.
На той стороне, за камышом - деревья. Непонятные они: чёрные, растопыренные, и закутанные в белёсое покрывало. Нехороший лес, это и без всякого лесниковского чутья видно.
- Здесь попробуем, - сказал Партизан. - Крупной рыбе в камыше тесно, а мы пролезем.
Упругие стебли ломались и приминались неохотно, кое-где сквозь упрямую траву можно было только прорубиться. И всё же мы оказались на берегу, рядом с чёрным лесом. Издали он выглядел странно, а вблизи вовсе пугал - отвратительный, как иссохший труп, и такой же мёртвый. Голые стволы торчат из обнажённой, укрытой лишь перегнившей прошлогодней листвой, земли. Кажется, деревья облизал огонь. Только не горел этот лес, с ним приключилась иная беда. То, что издали смотрелось покрывалом, оказалось густой паутиной. Белёсый саван укутал голые стволы. Он, будто живой, от едва заметного ветерка колыхался волнами, натягивался и опадал. Белые клочья плавали в воздухе и улетали прочь. Хозяев паутины пока не видно. И хорошо, не хочется выяснять, что за пауки облюбовали рощицу. То есть, может, Архип и хотел бы их изучить, так он профессор, у него мозги устроены по-особенному. А мы - обычные люди. Мы пошли в обход, краешком, по бережку, и дальше на восток. Пошли быстро! Потому что дозиметр на попытки приблизиться к деревьям среагировал очень нервно.
Когда Паучий лес остался позади, а вместо стены камыша вновь заблестела водная гладь, мы решили устраиваться на ночлег; дело-то к вечеру. На бережку развели костёр. Пока готовился ужин, мы изо мха, веток, да листьев устроили ложа. Уснуть, несмотря на усталость, не получилось; я ворочался, думки разные в голове крутились, сначала про Антона, а потом про Пасюка. Сон не шёл.
