На первой странице в четверть листа красовался фотопортрет какого-то мужчины. Черты лица не были мне знакомы. Подпись внизу гласила... Что было написано, я не успел разобрать. Строки помутнели, поплыли, расползлись. Буквы съежились. Почувствовав томление, я уснул. Но портрет, странное дело, все еще стоял перед глазами, однако не оставался статичным, черты его высохли, сморщились, щеки обросли бородой. Он подмигивал виевым веком. Что за чудо эта газета, подумал я. Не иначе, черт у них в учредителях. Однако теперь черты обрели с кем-то схожесть. Кто бы это мог быть? Я тутошний дудошник, сказал мне мой дед, на нем вдруг оказалась красная шапка, и тут я понял, что вновь лежу на тропе, ворот мне теребит давешний пес, а в воздухе порхают звуки флейты, то взмывая вверх, то опадая вновь, на самое дно оркестровой ямы. Оркестра не было, впрочем, но я слышал сквозь флейту, сквозь сон, как в дверь торкались похмельные алкаши - на звуки флейты, на халяву нахалы-нахлебники - стучали в ставни, но я не мог встать, чтобы взглянуть на них в щель, не лишив себя безмятежности, с которой расстаться не было ни охоты, ни сил. Вновь, как недавно утром, пришло в голову сравнение с лоном, но теперь это было лоно сна. - Это я в четверть силы сыграл, сказал дед мой Никита, носивший прозвище Никуда, которого я никогда не видел живым, да и во сне никогда не видел, была желто-коричневая фотография, да и та делась. Я очнулся, все еще держа в руке газетный лист с портретом, под которым теперь было написано: заслуженный железнодорожный работник, машинист пассажирского поезда, ФИО.
Вновь жалобы горожан. Теперь по поводу бездомных собак, оккупировавших окраины. Невозможно выйти из города, совершить пикник. Сорок шесть укушений за прошедшие уикенды. Не выпускают на лед реки, набрасываются на лыжников. Нападают на скот и портят сельхозинвентарь. Скоро жители пойдут за подснежниками - как быть?
Собак в городе и раньше было достаточно. Но не было столько крыс.
У каждого свои способы быть довольным или недовольным собой.
Я однажды, а точнее, совсем недавно понял, что в жизни надо выбирать что-то главное. То, к чему предназначен, что послужило бы оправданием твоему существованию. Что дает цель - за пределами этой жизни. К чему следует отнестись серьезно. Все прочее - социальное положение, деньги, мнения - общепринятые и общепонятные, брак, круг - интересов и удовольствий, радиус которого равен руке - вытянуть, чтобы хапнуть - лишь сопутствующий эпифеномен, как привык характеризовать один мой знакомый толстяк всяческие побочные случаи. Но это именно то, что роднит меня с человечеством, объединяет с общественностью, соотносит с социумом, определяет по принадлежности. Характеризует мое я, как часть этого мира. Но не определяет индивидуальности, не выделяет из. И не делает меня человеком.
