— Это из Библии, — быстро сказал я. — Земля тогда, с точки зрения авторов, была квадратной. Четыре угла, значит, и четыре стороны.
— Кому ж еще это знать, как ни тебе, Санек, — хмыкнула Алиса. — Про авторов Библии, я имею в виду. С эдаким-то шнобелем.
— Этот нос, — поучительно сказал я, — на семерых рос. А достался одному. И мозг, кстати, тоже. И еще кое-что. Так я продолжу: Откровения Иоанна Богослова, глава седьмая, стих первый: «И после сего видел я четырех ангелов, стоящих на четырех углах земли».
— Из того, что на четырех углах сидели ангелы, не следует, что их было ровно четыре, а не больше, — заспорила Славя. То ли ее это на самом деле увлекло, то ли умело делала вид.
— Ну, ладно, — согласился я. — Пускай на четырех из шестнадцати углов плоской Земли сидели ангелы. А на остальных, наверно, в это время творилась какая-то херня!
— Вот это, кстати, уже больше похоже на правду, — Алиса довольно фыркнула и достала новую сигарету. Высаженные вокруг памятника ели высились справа хмурыми черными конусами, игольчатые верхушки царапали низкие облака. Нога болела все сильнее, поднимая тупую, медленную боль до самого бедра. Экий я молодец, собрался в поход, а самого главного с собой не взял — ни промедола, ни кодеина. Понадеялся на авось, и еще на соседство двух прекрасных девчонок, которых злая боль, видимо, должна была убояться и убежать. Но не убежала, почему-то.
А без обезболивающего наша жизнь к употреблению была теперь категорически непригодна.
— Черт возьми, зажигалка сдохла! — Алиса метким броском отправила пластиковую турецкую поделку в ближайшую урну. — Во время нашей дружеской беседы со стражами порядка, наверное. Санек, будь другом, достань коробок, у меня в заднем кармане джинсов, ладно, я знаю, ты стесняешься… Дьявол, и этот пустой. Ни у кого нет огоньку? Что за люди, днем огня у них не допросишься, дикари!
Она метнулась к группке закутанных в дутые болоньевые куртки парней и девчонок — наших ровесников, должно быть. Да, верно, тут же еще и кампус рядом, три университета рядом… Боги и йотуны, до чего же давно все это тянется, и та, другая жизнь — ее словно бы тоже не было, а ведь я ей жил, ей одной, и единственное, что меня тогда волновало, были серые глаза одноклассницы…
— Так грустно, — Славя роняла негромкие слова, словно градусник — капли быстрого серебра. Они были блестящими и скользкими, и испарялись со струйками ядовитого пара — я совсем их не понимал.
