Таня взяла наши паспорта, трудовые книжки и положила их в объемистый сейф, а направления крабофлота наколола на острую спицу, вделанную в пластмассовый кубик.
— Нас трое, — сказал я близняшке, — и мы хотим поселиться в одной каюте, работать вместе.
— Не получится, — покачала головой девушка. — Двоих вместе могу, а третий будет в другой каюте.
— Мы трое всю жизнь вместе, — начал вдохновенно врать Генка, — так вы уж постарайтесь! Или мы вернемся на «Дербент».
— Самсоныч! — окликнула Таня длинноногого начальника. — Они хотят только вместе.
Самсоныч поднял голову и долго рассматривал нас, потом спросил у Генки:
— Это тебя двинул тот, что на цыгана похож? Ты написал на него рапорт?
— Вы меня с кем-то путаете. Я просто упал. У меня часто правая нога подворачивается. С самого детства!
— Тебя, брат, трудно с кем-либо спутать. Такой пахучий рюкзак и разбитая губа, — рассмеялся начальник отдела кадров.
У него была хорошая улыбка. Я подумал, что он, как видно, славный парень, только зря важничает, разглядывая японских красавиц.
— Откуда вы, ребята?
— Кубанские, — отвечал я.
— Земляки, — как-то неожиданно обрадовался Самсоныч и стремительно поднялся со стула. — Краснодарские?
— Ставропольские. Там есть гора Стрижамент.
— Все одно, моего края. Давай им, Таня, десятую. Там один балабон живет. Ребята, вы этого балабона не пугайтесь. Не пугайтесь, земляки! Серега только на вид грозный, а так он ничего парень. Если что, говорите — так распорядился Самсоныч. А я вас — не сегодня, так завтра — навещу, лады?
— Приходи, Самсоныч, — сказал Генка. — У нас есть такие два окорока, закачаешься! И ты, Таня, заходи в десятую, а этого… который похож на цыгана, Костю, значит, направляй к нам. Это наш третий товарищ. Понятно?
Тут Таня как будто что-то вспомнила, полезла в сейф и вытащила наши паспорта, отобрала один, на котором была фотография Кости, прочитала: «Жданов…»
— Самсоныч, — сказала она начальнику отдела кадров, — ничего не понимаю. Этот Жданов вначале полез к Анне знакомиться, а она его… ты знаешь, как она может! И Жданов тут же бьет своего земляка. За что, где тут логика?
— Я ее не вижу, — широко зевая, сказал наш земляк, а мы пошли искать десятую каюту.
Дверь была закрыта. Мы постучали, и она открылась рывком. На пороге стоял до пояса раздетый парень лет двадцати. На его мощной, широкой груди была выколота — и надо сказать здорово — бригантина и ниже, по-моему, глупая надпись: «Прощай мама, прощай, родная сестра».
