Он перестает спать. Он перестает есть. Он начинает мучительно нащупывать новые какие-то подходы к литературе, видит, что их нет. И в это время он получает письмо от Ольги Силовой. Ольга Силова – это вдова Владимира Силова, троцкиста, расстрелянного в феврале 1930 года, причем он был лефовец, рьяный революционер, символ оправдания всей эпохи, символ ее чистоты и непосредственности. Пастернак очень любил Силова, любил их дом, любил Олю. Когда Силова расстреляли, Пастернак навсегда рассорился с Кирсановым, он увидел Кирсанова, выходящего из театра, маленького, но очень самодовольного Кирсанова (замечательный, кстати, поэт, но человек, прямо скажем, с чудовищной фанаберией) и спросил: «А ты знаешь, что убили Силова?» – «Давно-о-о», – прогудел снисходительно Кирсанов. И вот после этой снисходительной реплики, после такого тона – «а как это ты еще, Боря, не знаешь?» – Пастернак перестал с ним кланяться. Силов для него был и оставался единственным, кроме Маяковского, настоящим гражданином новой России.
И вот он получает письмо от Ольги Силовой, которая уехала в Воронеж, скрывается там, живет, растит мальчика. И Пастернак ей отвечает: «Как странно, Оля, вот есть люди, которые тянутся к недостижимому совершенству, например, Хлебников, например, Мандельштам. Мандельштам-то у вас сейчас как раз в Воронеже. Мне кажется, это все такое детство! Мне кажется, надо жить с тем, что есть, впрочем, наверное, я не прав. Черкните мне, Оля», – заканчивается это письмо очень по-пастернаковски. Вот здесь это «впрочем, наверное, я не прав», конечно, просто фигура речи. Надо мириться. Надо терпеть. Надо жить с тем, что есть. Примерно в это же время он пишет Ольге Фрейденберг: «Конечно, многое у нас еще и темно, и мрачно, а все-таки, при всей дури, которая делается вокруг, как посмотришь, надо же выбирать из того, что есть, – так хорошо еще, пожалуй, в российской истории не было, так интересно, так масштабно…» Это я своими словами пересказываю, у него, конечно, написано гораздо более невнятно и гораздо более талантливо. Но, как сказал когда-то Фазиль Искандер: «Когда читаешь Пастернака, все время ощущение, что разговариваешь с бесконечно умным, бесконечно интересным и бесконечно пьяным собеседником». Наверное, в этом что-то есть.
После этой февральской переписки с Силовой в нем повернулся какой-то внутренний механизм. «Впрочем, может быть, я не прав» начинает звучать громче и громче. А тут вдруг ему звонят из самых верхов и сообщают, что он должен поехать на антифашистский конгресс в Париж.
