А теперь мне хотелось бы перейти к теме, которая меня занимает больше всего: каким мог бы быть третий роман Ильфа и Петрова? Они задумали его, но так и не написали. На него перешло название «Великий комбинатор», которое первоначально предназначалось «Золотому теленку». И вот здесь я задумываюсь: почему же они эту книгу не написали? Ведь у них была возможность сделать это в 1933-34 году.
Но, как правильно совершенно пишет Петров, вернее, как очень хитро пишет Петров, «нас все время спрашивали, когда же мы напишем что-нибудь смешное. Они не понимали, что все смешное мы уже написали». Проблема именно в том, что Ильфа и Петрова начинает манить в этот момент серьезная литература. Откровенно говоря, «Теленок» уже гораздо серьезнее, драматичнее, нежели «Двенадцать стульев». Когда сходит с ума Ипполит Матвеевич, нам смешно. Но когда умирает Паниковский и Остап, глядя в сторону, говорит: «Бедный старик!» – нам в этот момент немного страшно. Когда единственной эпитафией Паниковскому становятся нацарапанные кирпичом слова: «Здесь лежит Михаил Самуэлевич Паниковский, человек без паспорта». И это все, что может охарактеризовать Паниковского, это все, что осталось от его 60-летней жизни. Ведь человек без паспорта – это человек без родины, без гражданства, без привязки. Надо вам сказать, что последняя сцена «Теленка», написанная вместо уже готового эпилога с женитьбой, эта последняя сцена с «бранзултекой» («Бранзулетка! – взвизгнул офицер») – это уже страшная сцена, кровавая. Потрясающе решена она у Швейцера в гениальной экранизации, когда авторский текст, самый иронический вообще, ушел, и Юрский, как он ни старается, не может сделать фильм смешным. И Паниковский не смешон (Гердт), и Балаганов не смешон (Куравлев) – никто не смешон по-настоящему. Более того, совершенно ужасен финал, где абсолютно контрастный, модернистский черно-белый кадр, даже конструктивистский, по нему идет, оставляя глубокие следы, Юрский-Остап и, глядя на зрителей исподлобья, кричит: «Конец! Конец!» – вместо книжного: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы».
Третий ромин должен был стать серьезной и трагической книга. Они ее не написали вовсе не потому, что устали от сатиры. И даже не потому, что это нельзя было бы напечатать. Это можно было бы напечатать как-нибудь. Но они увлеклись другим проектом, понятно почему. Понятно, почему Ильф и Петров стали писать «Одноэтажную Америку». Потому что в «одноэтажную америку» переехала Советская Россия.
