Он взял с собою провод на случай, если придется вязать «языка». До стога было не больше метров семидесяти. Уже с полдороги корма танка расплылась в подобие куста. Идя по следу Литовченки, который, к счастью, возвращался из обхода не по прямой, лейтенант отыскал конец провода и показал Дыбку… Раскидав снег, они вырыли норки в соломе и разместились на стогу плечом к плечу и ухом к уху. Сперва молчали, привыкая к месту.
— Ну как, Андрюша… загораешь?
— Теперь хорошо, мягко, — неопределенно сказал Дыбок.
— Слушай… хочешь, сапогами поменяемся? Все-таки посуше.
— Не надо, не хочу, — упрямо сказал тот. — Сейчас придут, смотри.
Опять стало темно, месяц убрали до следующего раза, чтоб не износился. Временами Собольков поднимался, вслушиваясь, не идут ли, никогда такой шумной не была солома. Кажется, примораживало. Представлялось несбыточным, чтобы цветы, птицы и синее небо могли когда-нибудь явиться здесь, и хотелось впоследствии, по окончании войны, непременно посетить это место в летние месяцы и полежать в этом самом стогу — если уцелеют и стог, и он сам. Нескончаемо длились сутки, до отказа начиненные событиями. Кстати, Собольков открыл, что между людьми возможен разговор без единого звука. Так, он мысленно спросил Дыбка, доводилось ли ему проводить ночь в свежем сене, и чтоб кузнечики при этом. И тот отвечал сразу, что доводилось мальчишкой, только тогда светили звезды.
— Знаешь, как придут — тихо надо, холодным способом, — сказал Собольков несколько спустя — Я с одним управлюсь, а ты своего сбереги… не зашиби только.
— Да, — согласился Дыбок неохотно, точно ему в чем-то помешали — Ты молчи. Сейчас придут.
А нельзя было молчать, хоть и в дозоре. Делались всё односложней ответы Дыбка, недвижимей его тело. Его усыпляла стужа, ему стало все равно, только бы спать дали. Он хотел спать, тело становилось сильнее воли. Из знакомства с сухими алтайскими буранами Соболькову было известно, как происходит это.
— Я слушаю, я услышу. А знаешь, Андрей, ты прав был давеча. Хорошие мы люди. Очень!
— Будем хорошие, потом. Ты к чему это?
— На что мы только не пускаемся для них, для деток… для всемирных деток. Сами в гать стелемся, лишь бы они туфелек своих в сукровице не замочили. Веришь, всю дрянь жизни выпил бы одним духом, чтоб уж им ни капельки не осталось. А может, и не поймут.
— И не надо им понимать. У них свое — Он догадывался, для чего Соболькову нужен был этот разговор, а тот уже и сам сбился — из душевной потребности начал его или из хитрой уловки расшевелить товарища. И хотя слова, вязкие и стылые, застревали во рту, Дыбок по дружбе шел к нему навстречу. — Что ж, говори, расскажи мне про нее… большая у тебя дочка?
