Ты, Николаша, есть единственная причина, что порешился я описать жизнь мою и мысли, от розовой поры младенчества и до нынешнего конца. Если не изведут рукопись мою на обертку огурцов, если попадет она по назначению, прочти эти признания твоего отца, диктуемые биеньями сотлевающего сердца. Не оправдываюсь и не поучаю. Пройдя жизнь, человек и сам порой знает меньше, чем начинающий жить, — юному дает знания сама его первобытная юность. Писаную бестолковщину эту дарю тебе в воспоминанье об отце. Подводи итоги и делай выводы, ибо тому уже приспело время и некому опровергнуть заключений твоих.
«Переменчива людская судьба, ангелок мой. Бури прошли, и нет уже морщин недавних (поэзия-то какая, прямо хоть на музыку!) в безоблачном небе. А в окне торчат леса заново строящегося дома… (Вот сразу и соврал: никаких лесов в окне моем не видно. Сейчас ночное время, Николаша, и, если приглядеться, торчит лишь на соседнем пустыре этакий крохотуля-домик, где обитает батюшка соседнего прихода.) И вот сижу в одиночестве над разбитым корытом прошлого моего и созерцаю в тишине его нелепые и драгоценные осколки. Кто я ныне?.. Отбросом племени назвал ты меня в горячую минуту разрыва. Но ты ведь и в спокойном виде частенько бывал невоздержан на слова. Не приму на себя такой брани, не обробею под угрюмым взглядом твоим. Необидчив я стал с некоторой поры, Николаша. Что ж, не может живой организм без отбросов жить, и всякий должен быть готовым принять на себя этот постыдный и скучный жребий.
«Круглая ныне стала голова моя, белая, хоть в кегли играй. Вот уж и морщиниться стала, а все нету в ней разумных (то есть твоих!) мыслей. Все-таки прислушайся немножко. Уверяю тебя, ангелок мой, не о возвращении вспять страны нашей мечтаю я в бессонную эту ночь, а лишь об упорядочении жизни скулю я из ничтожества к стопам твоим, драгоценный Николаша. Все сумбур какой-то и всяк машет друг друга по лицу. Ты скажешь опять, что еще во мраке туннеля идет поезд, не вырвался еще в голубой просвет по ту сторону горы. Не долог ли туннель, Николаша? Не безвыходен ли? Затопчут, поберегись. Не к отчаянью призываю я тебя… (Хотя только глупец не приспособлен к отчаянью!) Да и куда возвращаться? Кровью разрушенное не спаяешь даже и кровью. Да и зачем? (Представь, возвратиться к мужикам, кричать и выкричаться: — А, из моего леса построились, снести!.. И станут ходить разоренные мужики на непожарные свои пепелища: печалиться да жаловаться им не привыкать стать! «А вот здесь, — скажет какой-нибудь, с перетянутым брюхом, — у меня колодец стоял!» Месть, Николаша, наслажденье дураков.) Да и порваны все пуповины, соединявшие со старым; слишком уж оскорблены и повержены старые боги: как их ни возобновляй, а все будут
