— Пожалуйте… проклаждайтесь, — сказал Артемий, привычным жестом откидывая портьерку.
Впервые Фирсов наблюдал в непосредственной близости описываемый им быт. Однако ничего чрезвычайного тут не было, а, просто, веселились люди. Несколько шумных парней рьяно подкидывали к потолку неказистого человечка, так что полосатенькие брючки задрались у него, а развязавшийся галстук бантиком попрыгивал, как птичка, на его крахмальной груди. Впрочем, человечек не противился, а всего лишь хихикал, счастливый столь товарищеским расположением.
— За что ж его так?.. — обернулся Фирсов к Аггею.
— А очень довольны им! — пояснил, усмехаясь, Аггей. — Это, видишь, Оська Пресловутый, — не слыхал? Знаменитый человек, ты поприглядись… ты ведь сбираешь всякие редкости!.. — Вслед затем Аггей отошел от Фирсова. — Ну, гуляй в свою голову, — сказал он ему напоследок.
(Лишь впоследствии разведал Фирсов подробнее об Оське. Осип Пресловутый, родовитый фальшивомонетчик, был четвертым в своем славном роду. Сухощавый и сильно подвижной, он походил немножко на штопор. Кстати: двадцатипятирублевку, изготовленную его знаменитым дедом, Ларионом, подарил Александр II какому-то отличившемуся герою. Этот Ларионов отросток справедливо мнил себя состоящим почти в графском достоинстве. Ныне, празднуя выпуск новых билетов, Оська угощал приятелей и женщин, а попутно заводил новые знакомства. Оська стремился быть приятным и общительным человеком.)
Только тут почувствовал Фирсов, какую совершил ошибку, отправившись именно с Аггеем. Едва тот был узнан, градус гульбы сразу как-то снизился. Новые, однако, прибывали люди, новые раскупоривались бутылки. Вскоре Фирсов выпивал из подсунутого ему Санькой стакана, втихомолку приглядываясь к обстановке артемиева вертепа. Гости подходили к столу, закиданному всяческой едой и питиями, брали желаемое и снова предавались развлечениям. Кто-то хвастался разыгранным бабаем, откупоривая бутылку перочинным ножом. Кто-то, женщина, напевала перед зеркалом, расцарапанным вензелями и с бельмами почтенной старости. Всяк веселился и отводил душу по-своему.
— …нельзя! Эх, Федор Федорыч… — с надрывом шептал Санька, чуть не плача, ибо был изрядно хмелен. — Что ж это такое! Видал ты, ведь и хозяин тут. Скажи, чего ж он добивается-то… с четырех концов себя жжет. Уж и не узнает никого. Пойдем, пойдем, взгляни на хозяина… как мытарит он меня! — он настойчиво потащил Фирсова из-за стола в последнюю комнатушку, отделенную, кроме портьерок, еще и плотными дверями. (— Игорная комната была скромнее и как-то серьезнее. Два фальшивых окна приукрашены были зелеными гардинами. Здесь подобие ковра устилало пол, а в предыдущей комнате пол был просто усыпан опилками.)
