Два цепных пса отметили их приход густым, простуженным лаем. Кто-то вышел на крыльцо, подобие женщины, и говорил с Аггеем. Потом тот вернулся за Фирсовым.
— Как раз на пьянствие попали… и Митька тут. Бyдет ему нынче от меня! — посулил он вполголоса и, вдруг споткнувшись, выругался зло и непристойно.
Полуоткрытая дверь поджидала их; лохмоты оборванного войлока обрамляли где-то вдали помещенный свет. Потом они прошли честную и чистую до умильности квартирку; потом… Фирсов плохо припоминал впоследствии обстановку артемьева шалмана. С того момента, как переступлен был порог, все последующее он видел как бы сквозь толстое бутылочное стекло. Тень, а теперь просто баба, опрятная и неплохая баба, в платочке, — заперла за ними дверь и скрылась с проворством заправской тени. Из-за узкого прохода, завешенного дешевой портьеркой, доносился бурный плеск голосов и звук какого-то безостановочного движенья.
Здесь начинался шалман Артемия Корынца, скрытное и пьяное место, место гульбы и отдыха, отдыха от опасностей повседневного риска. За пропоем вчера добытых денег тут составлялись новые планы набегов на мир и его обитателей. (— Здесь можно было также и проиграть добычу, причем Артемий взимал всего по полпроцента с кона.) Пускали сюда только крупных по летам и опыту, а из молодых лишь тех, кто с отроческих лет был отмечен печатью воровского гения. Сам Артемий, отец воров (прозванный Корынцем за побег с Сахалина через Корынский пролив), собственнолично встречал гостей именно здесь, в якобы прихожей. Его мелкие бегучие глаза были разделены огромным тонким и острым носом, придававшим лицу оттенок почти богоборческий. Глаза эти сразу охватили Фирсова, выцеживая всю его вредную или полезную суть.
— Пожалуйте, пожалуйте… — сказал он, выслушав объяснения Аггея. — Мы гостя, если с дружбой к нам, не гоним. И описать нас тоже хорошо, который человек чем дышит. Сам Максимка писал про нас, да уж давно. А у нас нынче Оська гуляет!
Огромной рукой он гладил бороду, редкую, но такую черную, точно приставную, и волосы, подстриженные и подбритые по-кучерскому. Неоднократно стриженые еще царской каторжной бритвой, они сохранили и посейчас свою бессединную густоту. Помогая Фирсову раздеться (и уложить полушубок на сундук, ибо вешалка была завешана одеждой на целый метр от стены), он кстати прошарил его карманы, лишний раз удостоверяясь в его безвредности. — Артемиев поношенный пиджак внушительно пахнул камфарой.
