Митьку напугала внутренняя сосредоточенность Тани.
«Все краду», — хотел пошутить Митька на ее вопрос о времяпрепровождении, но сестра внезапно, забыв свой вопрос, вышла справиться об установке своих аппаратов. В сером халатике она показалась совсем чужою Митьке. Оттенок мужественной деловитости лежал в ее движениях, и напрасно Митька ждал, что хоть в одном нечаянном жесте проявится скрытое ее волнение.
Зато старичок сразу засуетился, поднимая с полу вещи и роняя новые.
— Скажите, вы и есть шшетовод? Мне Таниа гово-рил-а, — поправился он через силу. Митька хотел встать перед Пугелем, но тот попридержал его за плечо: — Нишего, сидит. Такой молодой! О, если б ми не был молодой, ми никогда не стал старый! Ой, как набросал. Дуняш, Дуняш… — покричал он за дверь, но никто не вошел, только ворвалась глухая, тягучая музыка. — Извиняйт, ошень волнуюсь. Я туда не хожу… — он подкупающе улыбнулся. — О, знает, штрабат! Люди хотайт веселиться. Люди не хотайт давать деньги задаром. Бараны, разве они знайт? Когда детошки оборвались, они шикайт мне! А пошему?
Скрипнула дверь, ворвалась волна медных звуков, и снова бился в дверь уборной глухой барабанный стук, — вошла Таня.
— Ты ведь первая? — приподымаясь, сказал Митька и поежился, когда за дверью рассыпался длинный звонок. — Мне, пожалуй, пора…
Сестра скинула халатик, а Пугель обдергивал черненький свой пиджачок. Лицо его стало надменно, точно ему, и никому другому, предстояло сейчас покорять зрительские сердца. Уходя, Митька обернулся на тишину и опустил глаза: привстав на цыпочки и опустив глаза, Пугель сосредоточенно крестил Таню.
На свое место он попал как раз во-время; цирк нестройным плеском приветствовал эту, доставлявшую наслаждение страхом. Не хлопал один лишь Митька. Цветные прожектора нащупывали черную петлю, свисавшую с купола. С болью сомнения Митька узнавал сестру в стройной циркачке, которая с гордой приветливостью раскланивалась по сторонам. Скинув черный свой плащ на руки подбежавшей униформе, она стала легко подыматься на высоту с обязательной улыбкой на лице.
По рядам, кругами расширяющимся кверху, пробежала тишина. Смычки, скользнув на самый верх, запели что-то тоненькое, волнующее; предостерегающе рассыпался корнет-а-пистон. Освещенная синим лучом, — а Митьке он показался оранжевым, — Таня торопливо делала что-то, присев на корточки.
— Ботинки прикрепляет, — сказал в ложе молодой, начинающий жиреть человек. Митька видел один его затылок, курчавый, как бараний курдюк. Его дама, пышная — точно держала две дыни за пазухой, — оттопыренным и сверкающим ногтем мизинца чистила апельсин.
