— И тебе не жалко… их? — дрожа от отвращения, спросил Фирсов.
— Мертвого не жалко, а только противно. Да еще скучно, пожалуй. Да мне и живых-то противно теперь!
Воспользовавшись передышкой, Фирсов снова кинулся записывать. Сверлило поясницу и сводило пальцы от поспешного писанья, но писал он вовсе не то, в чем каялся Аггей. В повести эпизод вышел несколько иным: при первой же армейской смуте Аггей прихлопнул того старика, который награждал его за первоначальные подвиги; убил просто из интересу и, пожалуй, из благодарности за полученную науку; убил и в генеральских эполетах снялся на карточку, каковая произвела на родине совершенный фурор.
— Рассуди теперь… — От горячего, дурного аггеева дыхания стали запотевать фирсовские очки: так близко надвинулся тот, а сзади Фирсова приходилась уже стена. — Я как-то голову ломал… вот, скажем, мокрый гранд!
— Это еще что такое? — И Фирсов бессознательно приготовился к отпору.
— А это вот… по-нашему называется! — И если бы Фирсов не отмахнулся во-время, долотообразный ноготь Аггея прочертил бы его по горлу.
— Ну, дохлятина! — зверея, огрызнулся Фирсов. — Вез жестов, пожалуйста!
— Ладно уж… Вот ты живешь, все тебе сладко: самый воздух тебе слаще меду. А я всему этому изнанку отыскал… хочешь, расскажу? Ну, не буду, не буду… и рычишь, а ведь не крепче того ястребенка. Легкость, вот яд. Который тем ядом отравлен, не должен боле жить. Нужно истреблять его. (— Вот видишь, оправданья да прикрасы не требую себе! Приятно подлецу свою последнюю в жизни минуту честно да выпрямленно прожить!) А если этого истребить так и истребителя самого… то же самое, а? Так гуськом и пойдет, до самого конца. Кто ж последнего-то бухнет? Кто, если Его нет, а?.. если последний подлец не захочет сам земли со всеми ее красотами покинуть, а? ответь мне, ученый!..
В эту минуту кошке, которая спала на пчховской койке, приснился, должно быть, голодный сон. В поисках еды она взобралась на полку, где хранились главные пчховские яства. Она неосторожно наступила на столярный скобель и полетела вниз. Следом за ней свалился небольшой мешок с ядрицей, и звук его паденья был такой же, как если бы упал человек. Фирсовская книжка так и не успела обогатиться ценнейшим аггеевым выводом.
С посинелыми губами, весь в обильном поту, Аггей мутно озирался по сторонам, ожидая продолжении звука. Его испуг мгновенно передался Фирсову. Оба, как застигнутые врасплох, пошли в угол, за печку, где возникла причина их испуга. Она была очевидна: кошка ежилась в углу, труся наказания за свершенную провинность. Отстранив в сторону Фирсова, близоруко наклонившегося к полу, Аггей собирался ударить кошку сапогом… и ударил бы, если бы Фирсов не поторопился открыть дверь на стук снаружи.
