— Дряни-то у тебя… выкинул бы, пройти негде. Копотное твое занятие, надоедное: сам себя по уху колотишь! — И он принялся было застегивать полушубок, но тут дверь раскрылась, и вошла высокая, вся в снегу, фигура, долгополая и в башлыке. Башлык скрывал голову с острым, почти отреченческим лицом, с бородой, такой черной, что походила на привязную. Старик почмокал и пожевал губами, шаря моргающим взглядом по углам. Когда ледяное бесстрастие его зрачков коснулось Николки, тот ощутил прилив странной подавленности.
— Здравствуй, Пчхов, — ворчливо сказал гость и покашлял, высвобождая голос из разбойной глухотцы. — Все скрипишь, все прячешься. Оплутовал ты всех, каменные твои брови!
Но Пчхов продолжал копошиться над верстаком.
— Вот ты говоришь, — обратился он к Николке, минуя гостево приветствие, но становясь к нему лицом, — выкинуть барахло! — он кивнул на зацветшую ржавчиной кучу железа. — Вон, дело махонького случая, а обойтись нечем: заплаточку наложить! И дела не хули: как ни стукну — копейка. Сколько я их за день-то настукаю… и без злодейства прожить можно! — прибавил он в заключенье, а Николка покосился на помаргивающего старика.
— Чего он сидит-то у тебя? — резко спросил гость, кивая на Николку. — Ишь, сидит и сидит!
— Свой, — скрипнул Пчхов. — Из деревни, племяш приехал.
— А, новенький! — Изловчась, гость ткнул твердым перстом в расшитую грудь николкиной рубахи. — Здоровущий! — засмеялся он, и в смехе его тяжко ворочались простудные хрипы. Он выпрямился перед Николкой, обнаруживая крепкий стан. — Плохо будет — приходи; в артемиевом ковчеге на всех места хватит! — Вдруг он выдернул из-под обмокшей полы тонкую змейку самогонного холодильника и протянул Пчхову: — На, полечи вот…
— Варишь все, Артемий? — кривовато усмехнулся Пчхов, но змейку принял, и тотчас все его инструменты накинулись на нее; она завизжала и засвистела в черных пчховских руках, и скоро опять была готова точить из себя веселый свой яд.
— Митьку выпустили, обхудал… Спрашивал, жив ли, дескать, примусник! — сообщил Артемий и ждал Пчховских расспросов, но тот отмалчивался. — Ну-ну!.. метет нынче! Всего тебя и заметет вместе с турком, вот!
— Теперь заметет, — сухо ответствовал Пчхов, нетерпеливо раздергивая на волокна какой-то случайный фитилек.
Гость уже и сам собирался уходить, но звякнул звонок над дверью, и явилась новая личность. Весь обсыпанный снегом, нежданный, как пугало, стоял на пороге клетчатый демисезон и силился протереть запотевающие очки. Близоруко щурясь, он посматривал на колесатую машину и оттого, что угадал враждебность наступившего молчания, заговорил тоном неверным и срывающимся.
