— Разве я велела тебе слушать? Иди на кухню! — Тыльной частью ладони она повелительно толкнула его в плечо и одновременно захлопнула дверь.
— Слушай, Маша, я не собираюсь ссориться из-за тебя с Аггеем, — предупредил Митька, когда Вьюгá вернулась на место. — Рога наставлять Аггею — не великая честь. Я не боюсь ни тебя, Маша, ни твоей мести. Ты угадала, что не для тебя я пришел к Аггею. Но, все-таки, ты делаешь ошибку в вычислениях: я постараюсь пережить нашу разлуку. Я, Маша, крепкий человек. Не всегда человека делает его оболочка…
Стоя перед ним, Вьюгá кружевным платочком вытирала руку, коснувшуюся Аггея. Она делала это в явном намерении привлечь митькино внимание. Недобрый аромат ее духов коснулся митькиных ноздрей. Она поняла его очевидную насмешку.
— …не боишься, потому что сильный. Пока — ты сильный. Всякий сильный чем-нибудь слаб, Митя. Я тебя на слабости поймаю… Зачем ты научился врать, Митя? Ведь, может, ты и в самом деле для меня пришел? — Она схватила Митьку за руку; камень кольца, повернутый вовнутрь, больно вдавился в палец, но Митька продолжая курить. — Знаешь, кто ты для меня? Помнишь, как мы ландыши рвали на Белянинской опушке после дождя. Радуга стояла на лугу, совсем близкая: можно было б добежать до нее и обхватить. Ты, ты первый распалил и зажег меня… а как заклинался передо мною! И, помнишь еще, ты хотел, а я не далась. Ландыши… беленькие! Ты забыл? — Мелкие стиснув зубы, она со смехом перечисляла все их тогдашние радости. — Манька-Вьюгá ландыши рвет и мальчика своего под кустом обнимает. Аггею сказать — обхохочется. Целует… вот так? — Она успела привлечь к себе лицо Митьки, не ждавшего нападения, но в последнее мгновенье раздумала и не поцеловала. — Нет, не хочется… — со скукой заключила она.
— Ты бешеная… тебя запереть надо, — глухо сказал Митька, но сердце его билось, как при разглядывании старенькой татьянкиной фотографии. — Ты сама виновата, что так случилось. Запоганив себя, ты, может быть, и мою часть, какую я имел в тебе, запоганила, — но я молчу. Хочешь сказать, что я не любил тебя? (— фу, чорт, трудное какое слово!) А ты спроси у Мити про колечко, за три рубля купленное, бедненькое. Как потускнело оно, покуда он ждал тебя! Колечко-то он в руке держал, а дождик падал. Дождик падал скверный, северный… (— Слово подобралось по звуку.)
Вьюгá улыбалась. Ее лицо удлинилось, охудев за эти полчаса. Она курила безостановочно.
— Трех рублей, Митя, мало за девушку. На меня посмотреть, так и то трех-то не возьму! (— Насмешка ее била в самый корень митькиного существа. Историю с колечком слышала она впервые. — ) Я, Митя, дороже стою! Я тут с одним на вокзале пошутила, так он и себя под ноги готов был кинуть. А ведь я шутила… За меня все нужно отдать! (— Охолодев от ее бурной и грубой страстности, Митька смотрел в окно, где пушился по крышам просинелый снег. — ) Ты на Аггея взгляни. Сладко ему было холуем на кухню итти?.. Самовар ставить, покуда я с тобой тут вместе… сладко? А ты опасен ему: ты только начинаешь болеть, а он уж мертвый. (— У нас за стеной дети часто возятся. Как уронят узел, стул… ты поглядел бы, что с ним делается!) Ведь, может, я целуюсь тут с тобой. Может, сидим мы рядышком, крылышко к крылышку, и посмеиваемся, как он там в трубу дует, тряпочкой золу с самовара стирает, а? Потому что для гостя дорогого полная чистота должна быть. Нет, Митя, я дорогая. Я нищему не по карману!
