— И я… и я с вами… — потянулась она, готовая бежать с ребятами в одной кофточке. Но они усмехнулись ее неумеренному рвению, переглянулись и ушли.
А через час вдоль единственной роговской улицы прошли железнодорожные эти ребятки, построившись по-четверо в ряд, хоть и всего-то их было не более дюжины. Неразборчивость их лиц соответствовала их угрюмому молчанью. Потом они запели в один голос и очень нестройно. Маша подбежала к ним ближе и узнала в размахивающем руками старичке учителя, никогда дотоле не подозрительного. Тут она увидела и платьице свое, разорванное и сшитое заново в длинную полосу. Ветер рвал ее, навязанную на палку, и простенький ситец играл и шумел с буйством шемаханского алого шелка. Зависть одиночества уколола машино сердце.
Промокшая, она вернулась в дом и спугнула от окна хохочущих женихов. Начальник Соколовский подбежал к ней с приветствием и уже пододвинул кресло.
— Кобел… кобел недостреленный! — вяло сказала Маша, глядя ему в ноги и поворачиваясь уходить.
Ей стало холодно и пусто. Зиму она переносила, как изнурительную болезнь. Пришла весна, в воздухе веяло гарью, и добрая желтогрудая пичуга каждое утро посещала гостеприимный машин подоконник. Зыбучие грязи расползлись по Рогову: всегда на них бился с подводою какой-нибудь дальний мужик. — Все чаще уходила Маша из дому, чтоб блуждать по темным и сырым местам. Ей понравилось сидеть на опушке, у самой реки, и глядеть, как плетет и путает Кудема пенную свою кудель. Маша таяла вместе со снегом. Внутренний, безвыходный пламень чадил и испепелял ее. Однажды, когда пронзительные апрельские ветры скакали по обесснеженным пространствам, к ней на берег вышел Аггейка и взял ее. Она кусала его, но он осилил. Потом они сидели рядом, и Аггейка мигал, наблюдая из-под тяжелых век за растерзанной Машей. О, как она проклинала Митю за его отсутствие в эту злейшую минуту! — В круглой заводи перед ней злобилась темная вешняя вода.
Только омут и оставался ей, но когда Аггейка предложил ей совместную жизнь, она пошла за ним, ибо пойти за него было все равно, что бухнуться с разбегу в ледяной кипяток реки (— в то время Аггей еще не был тем, чем стал впоследствии). В ночь, когда Маша навсегда покидала Рогово, сгорела доломановская баня. Это был свадебный подарок многовлюбленного Аггейки.
…Теперь все это отодвигается далеко назад. В молчании и с переплетшимися руками сидят брат и сестра. Полны их мысли тем неточным и неуловимым, что люди называют жизнью. Из угла по слоистой табачной духоте плывет густой николкин храп. Лампа тухнет, потому что иссякла ее керосиновая пища; и еще потому, что заметно светлеет пчховское оконце. И вдруг, точно не слыша машиной истории, Таня спросила, касаясь митькиной руки:
