— Грей, грей, Ависага, слабеющее тело Давида! Струись в иссыхающую жилу молодая, всемощная кровь!.. — восклицал он шопотом повеления, а позади него зияло в стене оголенное место, откуда несколько месяцев назад вырвали навечно портрет последнего монарха.
Добровольцы, плотные холостые ребята, потели в тесных гимнастерках и конфузливо глядели в пол. Их посадили в вагон, и начальник Соколовский, докричав свое ура, дал сигнал к отбытию. Облегченно вздыхая, все вернулись в школу, где был устроен бал. Елдюков лихо наигрывал на кларнете с четырьмя домодельными музыкантами.
Доломанова сидела в углу, когда ее пригласил на польку незнакомый ей человек. Он был в узких сапогах, а щеголеватые штаны пузырились, словно надутые воздухом. Машу неприятно поразила широта его плеч, крутизна узловатого лба, спутанная темень глаз, — точно пришел сражаться в одиночку со всем миром. Единственно из противоречия роговским правилам, она протанцовала с ним, незнакомым, два круга вальса. (Елдюков замедлил музыку, и из польки вышел вальс.) Лишь на третьем круге она заметила странные приготовления. Все двери были закрыты. Соколовский вдвоем со здоровенным багажным весовщиком медленно подвигался к ним, имея величайшую решимость в глазах и веревку за спиною: конец ее тащился по полу. Пара продолжала кружиться в опустелом зале, а музыка спотыкалась и путалась.
— …к нам идут! — шепнула она, почитая себя как бы сообщницей своего партнера.
— …вижу, — ответил тот и вдруг, оттолкнув Машу, выстрелил почти в самое лицо начальника Соколовского.
Ей почудилось, что она умирает сама, а когда очнулась, равнодушно внимала рассказам обступавших ее женщин. Отстрелив ухо Соколовскому, тот, в галифе, выпрыгнул в окно. Случайный хворост под окном смягчил его прыжок, а ночь укрыла от преследований. Но она содрогнулась, когда узнала имя своего сообщника по танцу. — Его нельзя было не узнать, Аггейку Столярова, грозу двух уездов, злодея и озорника. Никто не знал его месторожденья и имени его злосчастного отца. Он появился внезапно со спутниками безвременья, — смятеньем душ, волками и черной оспой. Он жил в лесу, и говорили, что звери — ему друзья. Его породила загнившая кровь, пролитая на войне. Он был, как дурной сон, исчезающий при первом дуновений рассветного ветерка.
Наступала тогда крайняя пора. Железо заедино с ползучей подлостью опустошало страну. Тыл и фронт разделились пустыней, и по ней в зловещем молчаньи бежали неубитые на фронте. Облако возмущения неотступно следовало за ними. — Как-то в сумерки, когда падал первый снег, приходили к Маше два мальчика, дети рабочих из депо, просили чего-нибудь красного. От отцов они уже знали что-то, но первый отмалчивался, а второй лишь улыбался своему сокровенному знанию. Маша вынесла им давнишнее платьице, в котором впервые встретилась с Митей, и непонимающе глядела, как они вертели его в руках, прикидывая длину и ширину. Ее задержанные силы напряглись; она поддалась тому скрытому волнению, которым были напитаны воздух, ветер и первооктябрьский снег.
