– Спать, Евгений Палыч, а там видно будет.
– Холодно у нас в спальне, батареи нужно проверить.
– Теплее уже не будет, Палыч, солярки в обрез, экономим.
Пухов горестно закивал головой.
– Слышал… Веселая зимовка нас ожидает, как я понимаю… Полная благополучия и высокого смысла.
– Действительно, шли бы спать, – неприязненно буркнул Костя. – Киснуть мы и сами умеем.
– Хоть бы вы, Томилин, не превращались в мэтра. Последнее время все только тем и занимаются, что учат жить.
– И правильно учат, за дело.
– За какое дело? – повысил голос Пухов.
– Перечислить?
– Будьте любезны!
– Эй, выпру из дизельной! – предупредил я. – Брось, Костя, мне только вашего лая не хватает.
– А чего он заводит? – разошелся Костя. – Кто утром склоку с посудой затеял? Пухов. Кто Андрей Иванычу в душу плюнул? Пухов! Кто еще по второму разу зимовать не начал, а уже слезу вышибает? Знаем мы вас, Пухов!
Я и в самом деле хотел гнать их в шею, да рука не поднялась. Пухов как-то сгорбился, сник и стал совсем старый.
– Что вы обо мне знаете, Костя? – тихим и дребезжащим голосом сказал он. – Может быть, то, что, когда вы, с позволения сказать, пешком под стол ходили, я высаживался с «морских охотников» в немецкий тыл? Или то, как от звонка до звонка двадцать два года отзимовал на разных станциях? То, что у меня старая и больная мама, для которой я единственная надежда и утешение? Что вы еще знаете обо мне, Костя?
А потом посмотрел на Костю так, что тот глаза отвел, и вышел из дизельной.
– Вот, обидел человека, – расстроился Костя.
– Ты уж действительно попер… Полегче бы надо.
– Надо, надо… Думаешь, не понимаю? У меня ведь у самого мать второй месяц в больнице… И Кира с дочуркой, всего три годика… Представляешь, что завтра будет, когда узнают? Сам, своей рукой в эфир отправил – обрадовал… Душа на мелкие части разрывается, так болит…
…Рваная какая-то ночь была – ни поговорить как следует, ни подумать. Раньше в дизельную никто и не заглядывал, велика радость соляркой дышать, а сегодня будто сговорились, дверь так и хлопала. И хоть бы кто в сторону увел, анекдот, что ли, рассказал бы, посмеялся – так нет, каждый со своей тоской приходит, ждет сочувствия. Сначала Димдимыч целый час черную тучу нагонял, потом Валя про свою любовь к жене вздыхал, какая у него замечательная и к нему, недостойному, ласковая (с таким будешь ласковая! Всю жизнь под каблуком и деньги немалые привозит). А у меня из головы не выходил Пухов, так и звучало в ушах, как он это слово сказал: «мама». Такая в нем была боль и ласка, что у меня чуть слезы на глаза не навернулись. И его жаль и себя; моей-то мамы давным-давно нет, лица ее почти что не помню, одно слово «мама» и осталось. Была б у меня мама, я б тоже знал, что хоть один на свете человек, а ждет, не променяет на другого, который поближе и рылом смазливее… Наконец пришел Саша, и только я обрадовался, что можно отвести душу, как вслед за ним заявился Дугин.
