Архип пришпорил коня, поскакал на зов городского колокола.
Возле плотины через речушку Балаковка, словно из сугроба, вынырнул мужик в рваном треухе и замасленной телогрейке.
— Стой! Куда прешь?! — Наставив на него винтовку, мужик грозно глянул из-под черных кустистых бровей. — Кто такой?
— А сам-то кто? — в свою очередь спросил Архип, придерживая коня.
— Тебя не касается. Вытряхивайся из седла! Пощупать надо, из какого ты теста слеплен. По осанке вижу — из белогвардейского.
Архипу стало весело.
— Да нет же, из ржаного, как и ты.
— Напрасно зубы скалишь, выпадут — жевать будет нечем.
— Вот и поговори с таким! Своих не признаешь, товарищ. Скажи лучше, как к Григорию Чапаеву проехать?
— К белопогонникам метишь?
— Какой же Чапаев белопогонник? Ты что-то путаешь. Он — революционный комиссар.
— Он-то революционный, а ты — неизвестно какой. Вот пощупаем и узнаем.
— Заладил свое, как доктор в лазарете, пощупаем да пощупаем. Я же русским языком тебя прошу — веди к Чапаеву. У меня важное дело.
— В контрреволюционный штаб, значит, тебе надо?
— Опять двадцать пять! Почему же контрреволюционный?
— Ты что — с Луны свалился? Не знаешь разве, мятежники с самого утра Григория Иваныча и других наших комиссаров в плен забрали?
— Вот оно что! Выходит, мятеж уже начался…
— А ты что — глухой? Не слышишь разве, как колокол бабахает… Э-э, да что с тобой, непонятливым, калякать! Слазь с коня, и баста! К нашему командиру отведу.
Архип спрыгнул с лошади, и мужик сам взобрался на нее верхом.
— Шагай впереди! — приказал он строго. — Улизнуть попробуешь — не поздоровится. Враз укокошу.
Они двинулись по насыпи на другой берег, поднялись по взвозу на Завражную улицу. Конвойный велел свернуть вправо, к рабочим мастерским. Там, во дворе, толпились вооруженные люди. Посреди широкого двора стоял на ящике сухопарый человек в белой каракулевой папахе, круто заломленной назад. По тому, что весь он был перепоясан ремнями, Архип догадался: это и есть их главный командир. Короткий овчинный полушубок в обтяжку, на боку — кобура. Лицо бледное, с маленькими усиками под длинным, тонким носом. Голос простуженный, и оратору приходилось натужиться изо всех сил, чтобы криком преодолеть хрипоту, сделать свою речь разборчивой.
— На дыбы поднялись, сволочи! Из всех щелей, как клопы, повылезли, гады! — клеймил он кого-то и потрясал увесистым кулаком. — Тут, надо признаться, и мы маху дали — не унюхали загодя, что паленым пахнет. А они, паршивцы, со всего уезда кулаков да лавочников брюхатых на торжество созвали. Словоблудьем об отмене крепостничества, как фиговым листком, прикрыли свое буржуйское нутро, контрики недорезанные! Белые офицерики с заводчиком Маминым мятежом хороводят, а аллилуйщик церковный Ефим Кадилин им заздравную поет, козлиной бородой трясет. Чуть было всех наших комиссаров не прикончили, зверюги! Спасибо металлистам — с наганами ворвались в белый штаб и освободили пленников. Я только что с Чапаевым разговор имел. Он, правда, пораненный, но крепко держится. Да тише вы! Рано «ура» кричать! Хоть и вырвали мы нашего военного комиссара из лап контры, да без армии он ноне. Начальник штаба Приживальский — вот сука продажная! — в заговор с мятежниками вступил и распорядился всех красногвардейцев выслать из города. В распоряжении Чапаева лишь шестеро осталось. Много не навоюешь. Послали гонца в Сулак за подмогой, в Николаевск телеграфировали, там брат Чапаева — Василий — комиссарит. Обещали конный отряд выслать. В городе полнейшая неразбериха. Сам черт голову сломит. Офицерье свежие силы на базар стягивает — кулаков из деревень ближайших. Митингуют по площадям и улицам, на всех перекрестках трубят о своей победе… Заткнем буржуйскую глотку! К оружию, товарищи! Всем — на Базарную площадь!
