И вот сани уже на бугре. Кирька ликует:
— Выручили! А то бы хана мне! Вот ведь думал вас от опасности уберечь, а стало быть, вы меня из нее выволокли… Ну, да моя беда — пустяк. О ней ли говорить! Скажи-ка мне, Архипушка, как вы-то через Стреховский мост перебрались?
— А мы и не перебирались. Мы на другую дорогу свернули, на вечеринские угодья в Обливной решили взглянуть. Да вот не доехали…
— Уберег господь, стало быть. Слава ему небесная! А уж я-то за вас напереживался, Сказывали, преже вечера вы не возвертаетесь. А тут вона как вышло: стороной свою смерть объехали… Вечерин-то, было б вам известно, задумал вас на мосту подкараулить, под лед спустить…
— Кто-то с топором на мосту маячил…
— Стало быть, его подручный. Кто же еще! Подслушал я ноне разговор в вечеринской горнице. Нездешний господин, Кадилиным Ефимом Василичем его величали, сказывал, будто в Балакове бунт зачнут — аккурат в самый праздник раскрепощения. Какого-то Чапаева убить замыслили…
— Григория?
— Точно, Гришкой обзывали. Знакомы, что ли?
— Доводилось встречаться. Военный комиссар балаковский, давний приятель Архипа Назаровича… Что ж делать-то? Выручать надо Григория. Придется, видно, на зорьке в Балаково махнуть, сообщить о заговоре…
Архип усаживает пастуха в кузов рядом с Дуней, а сам пристраивается на передке. Лошадь, чуя, что ехать предстоит в родное село, до которого теперь совсем близко, без понукания трогается с места. Порожние вечеринские сани, вихляя и поскрипывая, волочатся на буксире по свежепроделанной колее.
Солнца не было видно. Оно растворилось в морозном мареве. Лишь заревые блики чахоточным румянцем проступали на восточном краю стылого неба и трепетно мерцали за дальним лесом. Неожиданно воздух содрогнулся. Бум-бум-бум-бум! Гулкие удары колокола то замирали в отдалении, то начинали звучать отчетливо и громко, приближались вплотную. И тут восток запылал, озарился багрово и яростно. Алое пламя взметнулось навстречу болезненным полоскам рассвета, обожгло небесную хмарь, и сизые космы чадящего дыма тяжело поползли в сторону, заволакивая горизонт.
Пожар полыхал где-то возле леса, на городской окраине, в районе волжского затона. Для огня там большое раздолье: за высоким тесовым забором вдоль берега чередой тянутся казенные склады с дровами, возвышаются штабеля досок и бревен, завезенных сюда еще в пору навигации.
Все выше вздымаются зловещие языки пламени, все гуще, непроницаемей становятся клубы дыма. И колокольный набат звенит неустанно, выплескивая звуки тревоги и отчаяния: бум-бум, бум-бум…
