Человек в папахе спрыгнул с ящика и, придерживая широкой ладонью кобуру, стал пробираться сквозь мужицкую сутолоку.
— Должно быть, командир ваш? — спросил Архип у конвойного.
— Он самый. Шкарбанов — грузчик балаковский.
Проходя мимо, Шкарбанов остановился, скользнул быстрым взглядом по Архипу, спросил хрипло:
— Откуда такой?
Конвойный объяснил:
— На плотнике я его заарканил. В город намеревался прошмыгнуть. К Чапаеву, говорит, по неотложному делу. Должно быть, брешет. Пощупать надо!
— Какое ж у тебя дело к Григорию Иванычу? — обратился к Архипу Шкарбанов.
Архип назвал себя и пересказал то, что слышал от пастуха Кирьки Майорова.
— Денька бы два назад знать об этом, — досадливо поморщился Шкарбанов и махнул рукой. — А теперь… После драки кулаками не машут! Еще вчера началась эта заваруха. Никак не расхлебаем. Собираю вот грузчиков, рабочих мастерских и металлистов маминского завода в одну дружину. Пойдем Совет защищать. Ты, гляжу, в шинели — из фронтовиков, значит, военному делу обучен. Дуй с нами на площадь. Каждый стрелок у нас на вес золота.
— Конь у меня…
— Коня привяжи вон там… Покончим с мятежниками — вернешься…
Архип отвел лошадь под сарай возле мастерской и вместе с дружинниками вышел со двора. Клубы пара поднимались над рабочим строем, словно табачный дым. Под ногами похрустывал снег, схваченный утренним морозцем, и тихая улица, казалось, на что-то жаловалась скрипуче и нудно.
Чем ближе подходили они к Базарной площади, тем чаще стали попадаться подводы с празднично разодетыми мужиками. Разгоряченные хмельной бражкой, они выкрикивали что-то и разухабисто пели. Над окнами некоторых домов алели флаги, а у самого входа на базар во всю ширь ворот было растянуто полотнище: «Даешь свободу и равенство!» На черном заборе белыми заплатами пестрели листовки. На одной из них в конце листа жирными буквами было выведено: «Долой Советы! Большевистских комиссаров — к стенке!»
— Испакостили, мерзавцы, честную улицу. — Шкарбанов резко рванул листок с забора. — Это еще поглядим, кто кого — к стенке…
Базарная площадь шумела. Кричали торговки, бранились пьяные, ржали лошади, визжали поросята. В лоскутных рядах, где на обозрение публики торговцы разложили по прилавкам шелк и ситец, возле булочной, вкусно пахнувшей поджаристыми бубликами, толкались покупатели и досужие зеваки. Калачники с ухмылочкой посматривали на мужиков и баб, совавших им в руки зеленоватые бумажки-керенки достоинством в двадцать и сорок рублей.
