Милена громко — намеренно громко — хмыкнула, а Делберт, пробегая глазами бульварное издание, которое обожал и которое всегда хвалебно отзывалось о нем (государственные документы за едой Делберт читать ненавидел, хотя, впрочем, и не только за едой), прожевав кусок бекона, проговорил:
— Наверное, вчера переохладилась.
Делберт-младший и Уинстон, сидевшие за столом вместе, злорадно хихикнули, а Злата пропела, обращаясь к Франклину:
— А где кашка для моих ангелочков? Почему вам требуется так много времени, чтобы приготовить обычную кашку?
— Прошу прощения, мэм. Сию секунду осведомлюсь на кухне, — ответил Франклин, однако в этот момент появилась Хантер Рогофф, как всегда, в черном, как всегда, с непроницаемым лицом, и поставила две тарелочки с кашкой перед отпрысками Златы и Джереми.
— Прошу, мэм! — произнесла она тихо, но, как была уверена Милена, с затаенной, что ли, угрозой. В любом случае Злата не стала дальше нудеть и принялась кормить своих близнецов, сюсюкая и восторгаясь. Милена отлично знала, что и воспитанием, и кормежкой детишек занимаются высокопрофессиональные няньки, но Злата всегда разыгрывала заботливую мать, когда появлялась с детьми в доме отца-президента.
Милена краем глаза уставилась на Хантер. Вот если кто и походил на роль Гордиона, так именно она. Такая задушит на кухне нерадивого официанта голыми руками, а потом переступит через труп и, подхватив поднос с шампанским (или именно что детской кашкой), двинется потчевать гостей. Да что там задушит — хребет сломает!
И фамилия у нее была подозрительная, кажется, русская, хотя и переделанная на западный манер. И никто толком не знал, почему Делберт, вообще-то всегда отдававший предпочтение мужчинам, вдруг нанял себе в управляющие гигантским поместьем, по сути, ставшим не только зимним, но и новым Белым домом, эту хладнокровную и навевавшую тихий ужас особу женского пола.
— А что за крики были посреди ночи? — осведомилась Ясна, увешанная, как всегда, прямо с утра отборными драгоценностями — еще бы, с учетом щедрых отступных Делберта, таких безделушек у нее было пруд пруди.
— Марианна папу домогалась, — кратко заметил ничего не евший за завтраком и возившийся со своим телефоном Тициан.
Восседавшая напротив него Эйприл оторвала глаза от своего аппарата и, прыснув, с нежностью взглянула на единокровного брата.
Милена дала себе слово, что запретит сыну общаться с Эйприл. Нет, как сестра она была выше всех похвал — не в пример жестоким Делберту-младшему и Уинстону и надменной Злате, девица явно благоволила к подростку. Но, кажется,
