Ну а те, что придерживаются противоположной точки зрения о существовании памятника, рассказывают, что пьедестал с особой силой притягивал к себе тайного советника царской канцелярии, втайне мечтавшего обуздать его своей тяжестью. Говорят, он часами сиживал возле пьедестала, что, к удовольствию деревни, могло как-то интересно закончить общение двух неодушевленных предметов этого двора, если бы не злополучное письмо. Но письмо, как утверждают многие, выбило его из седла. Тревожное сообщение, пришедшее из Петербурга, куда так давно не казывал своего носа тайный советник, лишило его сладостных минут времяпрепровождения подле величественного пьедестала. И он наскоро собрался в дорогу. Анонимное письмо не содержало в себе никаких угроз, если не считать развернутой ладони на листе синей бумаги, на которой красовался тайный знак в виде прописной буквы Д. Но сама ладонь, развернутая на листе синей бумаги, была неприятна напоминанием позорных минут, пережитых в уездном городе Еричмачо в доме губернатора. И тайный советник царской канцелярии заметался в растерянности, как затравленный зверь. И тут население поняло, что предмет, сиживавший часами подле тяжеловесного камня, пришел в движение и что теперь он может относиться к разряду одушевленных…
Собрав все ценные вещи, кроме Луизы Маретти, — она уже была погашенным векселем и ждать от нее добра, как видно, не имело смысла, — тайный советник царской канцелярии заспешил почему-то не в Петербург, а в Тифлис. И в дороге на Тифлис он в конверте неожиданно обнаружил еще один листочек, на котором было аккуратно написано, что террор — оружие крайне отчаявшихся людей и что только он способен восстановить справедливость сиюминутным разрешением проблем. А в конце письма — аналогичная ладонь меньшего размера, но с тем же знаком в виде маленькой буквы д. Говорят, тайный советник так и не понял этого знака, поскольку прописная буква Д могла означать сразу и начальную букву имени Димтро и в то же время обе эти буквы — большая и маленькая — Д, д — напоминали ручные бомбы разных размеров, какие были не новостью для Петербурга, тем более для самого тайного советника царской канцелярии. И, говорят, он загрустил:
— Что за дикие времена!..
Оставленная на произвол судьбы тайным советником царской канцелярии Луиза Маретти с двумя чисто вымытыми пуделями была даже рада наступившей вдруг перемене. Опостылевшая слюнявая похоть краснорожего сладострастника, жившего бирюком, давно у нее вызывала отвращение и ненависть. А страхи, взбудоражившие и наконец сорвавшие с места ее патрона, не могли не радовать молодое сердце невольницы. И она зажила свободно и легко. Опасаться такой красавице было нечего, а поэтому она все чаще и чаще стала выходить за ворота двора, тщетно пытаясь выучиться местному наречию, отдаленно напоминающему ей родной язык. И вскоре ее общительный характер был достойно оценен местными жителями. Особенно — молодыми жаркими сердцами. Разом осмелевшие ребята, как гласит предание, не только не топтались в нерешительности у ворот тайного советника царской канцелярии, но и преступали запретную черту. Таким образом, благодаря общительному характеру и темпераменту молодой итальянки дом-особняк превратился в своеобразную школу, где молодые ребята, прежде чем жениться, постигали таинства страстей в объятиях знойной женщины… Они входили в парадные двери и под утро выходили из дома черным ходом с первым опытом, за что хранили всю жизнь Луизе Маретти умильную благодарность.
