– Она ровесница нашей Моники.
И до Мартини дошло, в чем причина страха. Он обнял жену, притянул ее к себе и нежно, как умел только он один, зашептал:
– Послушай, ведь это только сообщение местного канала. Если бы случилось что-то серьезное, об этом говорили бы по всем каналам.
Клеа, казалось, немного успокоилась.
– Может быть, ты и прав, – согласилась она. – Но девочка училась в твоей школе.
В этот момент на экране появилась фотография рыжеволосой девочки с веснушками. Мартини вгляделся в изображение и покачал головой:
– Она не из моего класса.
– Ой, где это ты так?
Учитель забыл о завязанной руке, и Клеа ее заметила.
– Да так, ничего серьезного.
Она внимательно осмотрела пораненную ладонь:
– Но похоже, ты потерял много крови.
– Я поскользнулся на гребне, схватился за острую ветку, торчавшую из земли, и порезался. Но порез неглубокий, ничего страшного.
– Почему ты сразу не пошел в травмопункт? Может, нужно зашить.
Мартини отнял руку:
– Да ничего не надо зашивать. Это пустяк, успокойся. Сейчас промою рану, наложу свежую повязку, и, вот увидишь, само заживет.
Клеа сложила руки на груди и мрачно на него взглянула:
– Упрямый, как всегда. Никогда не сделаешь, как тебе говорят.
Мартини повел плечами:
– Потому что, когда ты сердишься, ты делаешься еще красивее.
Клеа покачала головой и, вместо того чтобы сделать выговор, улыбнулась:
– Иди, сначала вымойся. Воняешь, как горный козел.
Учитель поднес к виску порезанную руку и отчеканил:
– Есть!
– И поторопись, ужин готов, – крикнула ему вслед Клеа, пока он шел в ванную.
В гостиной оба молча глядели друг на друга, а ужин тем временем остывал на столе.
– Сейчас я поднимусь наверх и ей задам, – с угрозой заявила Клеа.
Учитель ласково погладил жену по руке:
– Оставь, она скоро сама спустится.
– Я ее звала двадцать минут назад, а потом ты поднимался и стучал ей в дверь. Я уже устала дожидаться.
Он чуть не сказал, что тем самым она сделает только хуже, но побоялся вмешиваться в деликатные отношения матери и дочери. Клеа и Моника нашли только им одним понятный способ общения. Часто они ссорились, и иногда по сущим пустякам. Но в большинстве случаев достигали молчаливого перемирия: обе были изрядные гордячки, но дальше надо было как-то продолжать жить под одной крышей.
Они услышали, как открылась дверь в комнату дочери и по лестнице зазвучали ее шаги. Моника появилась, завернувшись в просторный кардиган, вся в черном, включая черную подводку для глаз, из-за которой ее обычно мягкий взгляд приобрел злобное выражение. Может, она этого и добивалась, подумал Мартини. Он объяснял жене, что у дочери переходный период, но Клеа возражала, что уж больно этот период затянулся.
